Александр Дюма-сын - Исповедь преступника

Художник вдохновляется своим горем; он воплощает его и этим самым уменьшает его силу. Так и мое горе мало-помалу рассеивалось и превратилось в облачко на прояснившемся небе. Жизнь и молодость брали свое! Настал день, когда я поймал себя на веселом смехе, как бывало при матери!

Бедное человечество!

Иза носила траур шесть месяцев; на мои замечания, что пора ей вернуться к цветным платьям, она отвечала:

— Оставь, друг мой! Я исполняю долг относительно твоей матери!

Раз утром я получил анонимное письмо:

«Вы удивительный муж! Неужели вы не заметили, что жена ваша уходит из дома каждое утро? Проследите за ней и вы откроете курьезные вещи! Только не говорите ей ни слова, иначе ничего не узнаете.

Пусть говорят, что хотят, об анонимных письмах, но они редко не достигают цели! Это оружие, бесчестное, недостойное, позорное — но верное!

Раз двадцать в этот день хотел я показать письмо Изе, но воздержался.

На другое утро я встал чуть свет и стал следить из окна мастерской.

Часов в восемь Иза в черном платье, закрытая густой вуалью, вышла на улицу, подозрительно оглядываясь кругом. Сердце мое страшно билось… Она села в фиакр; я бросился за ним как безумный и не выпускал его из вида. По счастью, он ехал медленно, повернул на бульвары и направился к Монмартрскому кладбищу. У ворот Иза вышла, подозвала сторожа и приказала ему нарвать цветов и идти с нею. Дойдя до могилы моей матери, она опустилась на колени, положила цветы, помолилась и вернулась домой с прежними предосторожностями.

Судите о впечатлении! Я бросился к ней, показал анонимное письмо и умолял простить меня!

— На чем держится доверие любимого человека! — с горьким упреком сказала она.

С этих пор, когда Иза уходила из дома в черном платье, я сочувственно пожимал ей руку, не осведомляясь о том, куда она отправляется.

XXXV

Г-н Мерфи, один из крупных ценителей искусства, не раз приглашал меня в свое имение на открытие сезона охоты. В прошлом году я принял, наконец, приглашение и решил ехать тридцатого августа, в шесть часов утра.

Ехал я очень неохотно, и, чем ближе подходило время, тем искреннее желал я, чтобы явилась какая-нибудь непредвиденная помеха. Не отговориться ли болезнью жены, ребенка или своей собственной? Но вдруг правда узнается, радушный хозяин может обидеться! Кроме того, человек суеверен: вдруг болезнь явится на самом деле!

Такие мысли осаждали меня вечером двадцать девятого августа, пока Иза заботливо укладывала мои вещи в чемодан.

— Нет, решительно я не поеду! — внезапно сказал я. — Сейчас напишу г-ну Мерфи!

— Будет невежливо! — заметила Иза.

— Тем хуже.

— Ты бы развлекся!

— Нисколько.

— Уверяю тебя! Поезжай, как ты обленился! Приедешь туда, не будешь раскаиваться.

— Дай мне перо и бумаги.

— Прислуга спит. Велено разбудить тебя в пять часов.

— Позвони.

А про себя я решил: «Если прислуга спит, поеду!»

От каких пустяков зависит иногда судьба человека.

Прислуга еще не ложилась… Я отдал письмо г-ну Мерфи и вздохнул с облегчением, точно избавился от тюрьмы. Я отговорился спешной работой, которую обязался будто бы окончить к первому сентября.

— Поработаю еще часа два! — сказал я жене.

— Отлично! — весело отозвалась она. — Поработаем, и если г-н Мерфи вздумает сам нагрянуть, чтобы убедить тебя ехать, то увидит, что ты не солгал! Если же он будет очень настаивать, поезжай завтра! Право неловко, он столько раз приглашал тебя!

— Так и решим: если он сам явится — поеду, делать нечего.

И, успокоив свою совесть, я принялся рисовать сюжет предполагаемой статуи. Иза все время сидела со мной, внимательно следя за рисунком и нежно целуя меня при каждом удобном случае.

Г-н Мерфи не приехал уговаривать меня. В первом часу я прошел к себе в комнату; Иза ушла в свою.

Спал я плохо в эту ночь и, поднявшись на рассвете, тихонько уселся за работу.

XXXVI

В шесть часов утра Иза тихо отворила дверь своей спальни, выходившую в мастерскую.

Я сидел за большой группой, и она видеть меня не могла; я же отлично разглядел ее в зеркало, висевшее по левую сторону в наклонном положении. Волосы ее были распущены; в рубашке и юбке, она кралась вдоль стены, держа что-то в одной руке. Глаза ее тревожно глянули на дверь моей комнаты.

«Не ко мне ли она идет?» — пронеслось у меня в голове. Но она неслышными шагами проскользнула мимо моей двери и направилась к передней.

— Куда ты, Иза? — окликнул я ее.

Она вскрикнула от испуга, точно увидала привидение, и, вся дрожа, прислонилась к стене, чтобы не упасть. Лицо ее покрылось страшной бледностью, руку она прижала к сердцу.

Я подбежал к ней — но она уже оправилась.

— Ах, как ты испугал меня! — прошептала она, отирая со лба холодный пот. — Ты можешь убить меня такими шутками!

Принужденная улыбка, нежное пожатие руки, чтобы доказать, что она прощает «мою шутку»…

— Да куда же ты шла? — спросил я опять.

— Я шла к Нуну… (кормилица Феликса). Вдруг, сама не знаю почему, я встревожилась насчет маленького.

— А письма в руках? — продолжал я.

Она небрежно взглянула на них, как будто припоминая ничтожную подробность.

— Написала два письма… Спать не хотелось… Одно маме, которая хотела обедать со мной, если ты уедешь… ну, я пишу, чтобы не приходила. Тебе скучно с ней. А другое (она прочла адрес, как бы вспоминая, кому она писала)… — другое модистке… новой, рекомендованной мне недавно. Хотела приказать Нуну опустить их в ящик… Она ведь рано гуляет с Феликсом. Возьми, пожалуйста, оба письма, прикажи отправить их. Я до сих пор не могу оправиться от испуга! Вся дрожу… Глупые нервы! Не надо так пугать меня, дружок мой!

Она опустила голову мне на плечо и игриво прибавила:

— В наказание за мой испуг вы потрудитесь уложить меня, милостивый государь… и убаюкивать до тех пор, пока я усну! Я плохо спала и намеревалась снова лечь!

Я бросил письма на стол, взял Изу на руки и отнес в ее спальню.

— Ты хорошо сделал, что остался! — шептала она любовно. — Мне было бы скучно без тебя! Ты меня любишь?

Когда я уходил из ее комнаты, она томно сказала:

— Не забудь письма! Мы проведем сегодняшний день вдвоем… Если Нуну ушла гулять, отдай письма горничной!

Скажите по совести, друг мой, мог ли я иметь какое-либо подозрение? Не вмешайся судьба — я и до сих пор остался бы в невинном заблуждении, что эти письма ничего особенного в себе не содержат!

Как Иза знала меня! Как она была уверена в моем ослеплении, в моей идиотской доверчивости!

Я пошел в комнату Нуну с намерением поцеловать сына и отдать няньке письма.

Но оказалось, что они ушли гулять.

Я позвал горничную. Лакей сказал мне, что она только что вышла. Я выглянул в окно — но ее не было видно.

Утро было прекрасное; я наскоро оделся, взял хлыст, крикнул собаку и, захватив письма, вышел. Пройдя несколько шагов, я встретил возвращавшуюся горничную.

— Барыня велела послать вас опустить письма, — сказал я ей, — но вас не было. Передайте ей, что я сам занесу письма по адресатам, погода так хороша, что моей собаке захотелось совершить прогулку!

Я шутил! На сердце было весело и легко! Говорите после этого о предчувствиях! Привратнику графини я отдал одно письмо; потом направился на улицу d’Areco, куда адресовано второе письмо. Почему, в самом деле, не сходить мне самому к этой модистке, г-же Генри, и не выбрать для Изы какой-нибудь хорошенький подарок?

— Здесь живет г-жа Генри? — обратился я к привратнику, дойдя до означенного дома под № 12.

— Такой нет у нас! — грубо отрезал привратник.

— Как нет? № 12… Ведь это № 12?

— Да. Но никакая г-жа Генри тут не живет.

— Модистка! — настаивал я.

— И модисток у нас нет! — презрительно ответил привратник.

— Есть, есть! — раздался вдруг голос из комнатки. — Ты не знаешь… Она в деревне. Если письмо к ней, давайте.

В разговор вмешалась жена привратника и высунулась в окошко.

— Письмо ваше будет передано, не беспокойтесь, — прибавила она, вероятно, принимая меня за посланного.

Между тем от меня не ускользнуло изумленное выражение лица самого привратника, а затем движение плечами его жены, словно означавшее: «Молчи! Это наше дело!»

Внезапная мысль, как молния, пролетела в моей голове… Страшное, невероятное подозрение зародилось у меня, и я припомнил первое анонимное письмо.

Между тем женщина протянула руку за письмом, но я спрятал его в карман.

— Завтра я зайду опять.

— Напрасно. Вам ведь не приказано передать письмо в собственные руки?

— Все равно, я зайду.

— Мне что! Как хотите.

Я вышел на улицу. Лихорадка била меня, ноги похолодели, голова горела — я принужден был прислониться к стене. «Господи, не дай, чтобы «это» было!» — молился я как в бреду…