Тереза Ревэй - Твоя К.
— Позволь мне накормить тебя, как раньше, когда ты был маленьким. Доставь мне такое удовольствие. Ты был моей любимой игрушкой, дорогой. Помнишь, как мы играли вместе? А потом мы отправимся танцевать. Разве можно прожить ночь и ни разу не потанцевать?
Возникшая перед столом тень заставила Макса поднять голову. Начало вечера, такое многообещающее, вдруг вызвало горький привкус. Напрягшись, Фердинанд вдруг живо заинтересовался содержанием этикетки на бутылке шампанского, стоявшей перед ним. Готовый уже уступить просьбам сестры, Макс теперь желал только одного: чтобы Мариетта со своей компанией удалились как можно быстрее, потому что общаться с Куртом Айзеншахтом у него не было ни малейшего желания.
— Добрый вечер, — произнес прибывший.
У него был громкий голос, правильные черты лица, правда, несколько грубые, что с возрастом наверняка сделает лицо угрожающим, сдвинутые брови и толстые губы. Широта его плеч подчеркивалась костюмом из фланели. Его шелковый галстук был завязан изысканным узлом. Он был обаятельно безмятежен, выражал уверенность удачливого человека, который использовал годы инфляции, чтобы создать собственную империю прессы и недвижимости. Никто наверняка не знал, сколько именно газет и домов было у Айзеншахта, но каждый догадывался, что о своем деле он знает все до самого последнего воротничка своего служащего.
«Я его ненавижу, — подумал Макс. — И он это знает».
— Курт, — сказала Мариетта. — Как дела?
— Рад вас видеть, Мариетта, — ответил он, устремив на нее такой взгляд, словно никого другого для него в тот момент не существовало. — Мы так давно не виделись.
Девушка приподнялась. Манто опять соскользнуло, и она удержала его рукой, прижав к груди. Увидев Айзеншахта, она стала внимательной и молчаливой. «Какая она хрупкая», — подумал про нее Макс. Такой она и была, с накрашенными бровями и ресницами и слегка приоткрытыми влажными губами. И Макс внезапно понял: его сестра нашла своего хозяина.
Но как же это возможно? Разве она не являлась воплощением современной эмансипированной и язвительной женщины? Она ходила на выборы, водила автомобиль на полной скорости, вызывала на состязания романистку Вики Бум на Тауентцинштрассе у турка Сабри Махира — самого знаменитого в городе тренера по боксу Ее любовные похождения ни для кого не были секретом. Она постоянно меняла мужчин, не веря ни в необходимость соблюдать девственность до замужества, ни в брачные обязательства. И вот теперь она попала под власть магнетизма, идущего от стоящего напротив мужчины. Под ее макияжем, под вызывающим платьем и шелковыми чулками, под резкими высказываниями и каждодневным вызовом, который она бросала жизни, скрывалась самая обыкновенная женщина.
Мариетта села, и ее лицо снова приняло обычное выражение. Она поиграла своим манто, наклонив вперед плечо — золотые блестки отражали свет. Но именно эти движения дали знать Айзеншахту, что он ее заинтересовал.
— Почему вы пришли, Курт?
— Чтобы пригласить вас на ужин, конечно. Разве вы в этом сомневаетесь, Мариетта? На улице нас ждет машина. Идете?
Дрожь прошла по коже молодой женщины. Одним махом вечер был перевернут, правила нарушены. В Берлине и во всей Веймарской республике[11] царила свобода, позволено было все — смена настроений, партнеров, самые причудливые эксцентричные выходки, революционные выступления, похожие на вспышки температуры. Но Курт Айзеншахт угрожал разрушить хрупкое равновесие их маленького дружеского круга способом достаточно грубым, чтобы быть честным. Забирая Мариетту, даже не посмотрев на ее приятелей, словно они не заслуживали ничего, кроме презрения, он забирал душу их компании.
— А почему бы и нет, в самом деле? — ответила она с принужденным смешком. — Давай, братишка, подвинь свой зад, чтобы я могла пройти. Не сердитесь за то, что я вас покидаю, мои сокровища, мы скоро все увидимся. Возможно, завтра, кто знает? Желаю вам хорошо поразвлечься. Еще раз браво, Макс! Я горжусь тобой.
Поцеловав каждого по очереди, она направилась к выходу, огибая столики с грацией канатной плясуньи. Когда она шла, многие мужчины провожали ее взглядами, а женщины, напротив, презрительно смотрели на нее, прищурив глаза.
С улыбкой на губах Айзеншахт наклонил голову в знак прощания и отправился следом. «Все это не может быть серьезным, — подумал Макс. — Речь идет об ужине. Потом они поедут куда-нибудь танцевать, затем заниматься любовью на виллу Айзеншахта в Грюнвальде. Он холост, богат и соблазнителен. Мариетта знает толк в развлечениях. Почему она должна лишать себя этого?»
И все-таки при виде озабоченных лиц Мило и Асты, жестких черт Фердинанда Макса охватили плохие предчувствия.
Из-за ламп, наставленных на съемочной площадке, в мастерской было жарко, мокрая от пота рубашка прилипала к спине. Надев толстые кожаные перчатки и мотоциклетные очки, чтобы защитить руки и глаза от ожогов, Макс вскарабкался на стремянку, чтобы отрегулировать главный прожектор. Добившись нужного угла наклона, он спустился и подошел к предметам, сложенным в освещенном центре.
Особенный интерес вызывала проволочная сеточка, которую он нашел на улице по дороге домой. Освещенная под углом, она проецировала на белом полотне интересное теневое хитросплетение. Стул из соломы, деревянная чурка придавали декорациям сельский вид. Предметы были шершавыми, грубыми, напитанными примитивной силой. Глядя через объектив, Макс принялся наводить резкость. Никакой определенной идеи в голове пока не возникало. Все эти собранные вещи были только первоначальной наметкой, заготовкой. Он работал, опираясь на интуицию, прислушиваясь к своему сердцу. Но чего-то ему не хватало. Противоположности? Округлых теней, чтобы подчеркнуть прямолинейность элементов?
Нахмурившись, Макс осмотрелся вокруг. Просторная комната с окнами, закрытыми ставнями, и высоким потолком располагалась под самой крышей здания. Места хватало как для мастерской, так и для салона, потому что клиентов он тоже принимал в этом помещении. В углу два обнаженных восковых манекена изображали замысловатую сарабанду среди грубых деревянных предметов, стеклышек, вуалей из китайского шелка. Подставка рефлектора была обложена маленькими подушечками, что подчеркивало утонченность драпировки.
На этажерках металлические предметы стояли рядом с округлыми кристаллами, хлопковые чехлы защищали рулоны тюлей и кружевной ткани. Уже не один помощник, напуганный беспорядком, убежал от Макса, но тот не сдавался, продолжая экспериментировать.
Этажом ниже размещалась жилая комната и туалет с умывальником. Дом принадлежал одному из братьев матери, великодушному холостому эстету, души не чаявшему в своем племяннике. Дядя предоставил молодому дарованию жилье за символическую плату и регулярно приходил посмотреть на мужчин-моделей, которые иногда позировали для Макса. Эту любезность Макс оказывал дяде в обмен на свободу и возможность взять напрокат или в долг дорогостоящее оборудование у менее везучих собратьев.
— Фотограф! — воскликнул его отец. — Ты шутишь, Максимилиан! Члены нашей семьи не должны становиться художниками! На что ты будешь жить? Как будешь соответствовать своему положению? — У него был растерянный, почти несчастный вид. — В любом случае, на мои деньги можешь не рассчитывать, — добавил он, обиженно поджав губы.
Разговор произошел после возвращения Макса с занятий по рисованию на их виллу в шикарном квартале. Макс пришел в мятой рубахе и пыльных туфлях, его пальцы были в чернильных пятнах. Его отец хорошо умел дать сыну почувствовать себя глупым.
Взгляд Макса упал на фотографию старшего брата в военной форме, который был сбит во время воздушного боя. Он был награжден самой престижной прусской наградой — украшенным голубой эмалью крестом «За заслуги». Серебряную рамку обрамляла черная траурная ленточка. Макс, как будущий фотограф, всегда считал этот портрет статичным, а красивое лицо брата — инертным. В нем отсутствовала душа Эрика фон Пассау. Глядя на эту посредственную работу, никто бы не подумал, что его брат был одним из самых ярких мужчин, чья внезапная смерть показывает всю суетность человеческого существования.
— Теперь, когда твой брат мертв, ты несешь ответственность, Максимилиан, перед семьей и перед родиной. Я требую, чтобы ты хорошенько подумал. В отличие от того, что ты думаешь, жизнь — это не развлечение, — заключил Фрайхерр фон Пассау.
Сухопарый, с седыми висками, отец Макса был стройным мужчиной с осанкой кавалериста, который, как никто, умел использовать голосовые модуляции для того, чтобы убедить собеседников. С XIV века их род царил на прибалтийских равнинах среди озер, обдуваемых морскими ветрами. Древность и известность семьи, надлежащее образование, женитьба на богатой девушке из высших слоев общества дали ему финансовое благополучие. Он принадлежал к дипломатам старой бисмаркской закалки, способным на дипломатические тонкости и обладавшим даром убеждения. Он очень рассчитывал на своего старшего сына.
