Три килограмма конфет (СИ) - "Нельма"

Его язык неторопливо и очень осторожно игрался с моими губами, прежде чем нырнуть вглубь рта. Но с тех самых пор, как мы страстно и неистово дико целовались с ним в кабинке туалета, мне хотелось повторить это головокружительное безумие, и я обхватывала ладонями его шею и затылок, поглаживала, немного царапала и притягивала к себе, безмолвно умоляя углубить поцелуи и дать мне снова погрузиться в ту сладкую истому.

Он не спешил и не поддавался моим порывам, а мне хотелось хныкать от нетерпения и желания ощутить тепло его пальцев под футболкой, а не поверх неё. Мне с трудом удалось вывернуться так, чтобы сесть ему на колени и при этом не прервать поцелуй, наконец ставший именно таким, о котором мечтала: порывистым, глубоким, жадным, словно только синхронные движения соприкасающихся друг с другом языков могли спасти нас от неминуемой страшной гибели.

Ладони Максима прошлись по моим ягодицам, слегка сжали их и двинулись вверх по спине, поглаживая и настойчиво подталкивая прогнуться в пояснице, прислониться к его телу и ощутить эрекцию, через джинсы упиравшуюся в низ живота. Он сжал в кулак волосы у меня на затылке и легонько оттянул их назад, оторвался от губ, при этом замутнённым, дьявольски блестящим взглядом всматриваясь прямо в глубь моих глаз и заполняя их похотью, горячей смолой сочащейся прямо сквозь его кожу.

— Не надо меня дразнить, Полина, — хриплым, пробирающим до мурашек голосом попросил он.

— Я не дразню, — облизав губы, прошептала я и нерешительно потянулась к его шее, до последнего опасаясь, что он отстранится или попытается оттолкнуть меня. Но Иванов только отпустил мои волосы, положил руки мне на талию и напряжённо замер в ожидании, не отводя от меня испытующего взгляда.

Я слегка коснулась губами его тёплой нежной кожи сразу под ухом и начала медленно спускаться поцелуями вниз, к изгибу шеи, видневшемуся из-под ворота толстовки. Целовать его при ярком свете оказалось совсем не так просто, как под плотной завесой непроглядной темноты, которая делала всё чуть более нереальным, позволяла зайти немного дальше, прижаться ещё ближе, скользнуть ладонями ниже расплывчатой границы безопасности, выстроенной между нами.

А теперь я словно очутилась на театральных подмостках, под слепящим светом направленных прямиком на меня софитов и под оценивающим взглядом не сотни зрителей, нет, — одного-единственного. Но именно того, чьё мнение имело по-настоящему весомое значение и ради кого вообще затевался весь этот импровизированный спектакль.

Его взгляд оставался прикованным ко мне нерушимыми цепями, послушно опускался вслед за моими поцелуями, так и остановившимися в ложбинке над ключицами. И именно в тот миг, когда я хотела поднять на него растерянный взгляд и признаться, что не имею ни малейшего представления, что делать дальше, его крепкие ладони, до этого лишь сжимавшие мою талию изо всех имевшихся в нём остатков самообладания, уверенно нырнули под край футболки.

Первые прикосновения его пальцев к голой коже пришлись на живот. Тёплые и нежные, они всё равно отозвались в моём теле дрожью, ощущением упоительного контраста между моим теплом и тем жаром, что дурманящими волнами исходил от него. Я схватилась за его плечи, губами прижалась к слабо пульсирующей венке на шее и сначала попыталась снова вернуться к своим робким поцелуям, но быстро сдалась. Всё, о чём я только могла думать в тот момент, — как его ладони медленно поднимаются вверх, поглаживают рёбра и нерешительно останавливаются на нижней кромке белья.

— Можно? — шепнул Максим и медленно потянул футболку вверх, получив от меня в ответ только быстрый кивок головой. В горле пересохло от волнения, в лёгких скапливались языки пламени, облизывающие и жгущие грудь изнутри, а его порочный взгляд, разглядывающий моё почти обнажившееся тело, щедро подбрасывал угли в этот пожар.

Он положил руки мне на грудь, обвёл её по контуру, слегка сжал. Большие пальцы чувственно, с нажимом гладили голую кожу вдоль края светлого кружева и пускали по венам разряды тока, от которых меня трясло изнутри. Я ёрзала на нём и крепче сжимала коленями его бёдра, пока издевательски-невесомые, влажные поцелуи опускались от ключиц к ложбинке груди, невыносимо долго добираясь до самых чувствительных мест, где мне так сильно хотелось ощутить прикосновение его губ.

— Максим! — жалобный вскрик вырвался из меня, как только его палец отогнул в сторону чашечку лифчика и язык быстро прошёлся по болезненно затвердевшему соску. Он дёрнулся и принялся наспех поправлять моё бельё; его тяжёлое, загнанное дыхание слышалось даже сквозь бормотание телевизора, сильнее распаляя желание, влажным теплом сосредоточившееся между ног. И я обхватила его лицо ладонями, прижалась к нему своими губами и испуганно выпалила прямиком в приоткрытый для поцелуя рот: — Пожалуйста, не останавливайся.

— Полин, ты… — я не дала ему договорить, принимаясь исступлённо и испуганно целовать его. Потому что боялась услышать самое худшее из всего, что только могло прозвучать в ответ на столь откровенное предложение себя, — отказ. И уже не важно, насколько мягким, тактичным, обоснованным он станет и ради каких благих целей будет произнесён. Но Иванов решительно отстранился и скомкано, будто задыхаясь, спросил: — Ты точно этого хочешь?

— Да, — только и успела выдохнуть из себя я, прежде чем он подхватил меня ладонями под ягодицы и, резко поднявшись на ноги, понёс наверх.

Дверь своей комнаты он распахнул, просто толкнув плечом, не включая верхний свет, опустил меня на кровать, так кстати оставшуюся не заправленной ещё с утра. Быстро стянул с себя толстовку прямо вместе с майкой, отбросил их в сторону и, уже опершись коленом о край матраса и начав склоняться надо мной, вдруг замешкался.

— Подожди минуту, — попросил он и стремглав вылетел из комнаты.

Я лежала на кровати, прислушиваясь к тому, как открылась дверь в соседнюю комнату и слегка поскрипывали то ли дверцы шкафа, то ли выдвижные ящики, в спешке слишком грубо открываемые им. С первого этажа ещё можно было расслышать отдельные, самые громкие ноты играющей в телевизоре песни. И моё сердце билось так стремительно, на износ, что его наверняка должно было быть слышно даже в коридоре.

«Самое время пойти на попятную», — настойчиво подсказывал мне внутренний голос, еле прорывающийся сквозь внезапно нахлынувший страх. Колючим верблюжьим одеялом он укутал меня с ног до головы и не позволял ощутить прежнего возбуждения, прохладным бархатом струящегося по разгорячённой коже.

Я боялась не самого процесса, по давно услышанным рассказам подруги, не представлявшего собой ничего настолько ужасного и болезненного, как принято считать. И никакие соображения о том, был ли Максим «тем самым избранным», не могли меня напугать, ведь я и так никогда не собиралась годами беречь свою честь для кого-нибудь особенного, чётко решив для себя, что доверия и взаимной симпатии уже вполне достаточно для близости.

Единственное, от чего мне становилось по-настоящему страшно, так это от само собой возникающего вопроса: что будет после?

Иванов вернулся быстро, оставил дверь приоткрытой, позволяя свету из коридора проникать внутрь комнаты тонкой белёсой струёй, которая вливалась в плотную мглу и разбавляла её до интимного пепельного сумрака. Опущенный им на прикроватную тумбу квадратик быстро блеснул фольгой, и в этот же миг мои внутренности скрутились в один огромный комок, от волнения подпрыгнувший в солнечное сплетение и каменной тяжестью рухнувший в низ живота.

— Не передумала? — он присел на край кровати рядом со мной, пальцами пробежался по моему животу, снова дёрнувшемуся от этого будоражащего прикосновения, и посмотрел на меня так тепло и заботливо, что не оставалось сомнений: он действительно поймёт и примет мой отказ.

И именно поэтому отказаться я не смогла.

Не говоря больше ни слова, перехватила его ладонь и потянула на себя, успев сделать лишь один глубокий вдох, прежде чем оказалась снова придавлена им к постели. На этот раз Максим явно не церемонился и не тянул время: кончиком языка протянул влажную дорожку вниз по моей шее, слегка прикусил ключицу и, быстро и грубо оттянув в сторону податливое кружево, втянул в рот сосок, принимаясь слегка посасывать его.