Генри Саттон - Эксгибиционистка. Любовь при свидетелях
— Замечательно, — сказал Клайнсингер. — А теперь, Мерри, будь добра…
И она заняла свое место на заднем сиденьи.
— Пожалуйста, все зайдите за эту черту, — скомандовал Клайнсингер.
Он и об этом позаботился, подумала Мерри. Теперь ее увидят только на несколько мгновений через заднее окно. Но рядом был Клайнсингер, и ей было все равно. Он был как доктор. Нет, он даже больше заботился о ее самочувствии, относился с большим вниманием к ней, чем врачи. Он был словно отец и…
— Камера! — крик Клайнсингера прервал ее мысли.
— Эпизод 175. Дубль первый, — крикнул ассистент с рамкой.
— Поехали! — скомандовал Клайнсингер.
Рабочий, стоящий у передней дверцы, стал раскачивать машину. Опустившись на колени, она приподнялась над сиденьем так, чтобы детектив мог ее увидеть, потом присела и снова приподнялась. Ничего страшного. Она вспомнила ту вечеринку, где ее фотографировали «полароидом», и как тогда это показалось ей совершенно нормальным. Она даже заулыбалась, потому что здесь она словно повторяла то, что проделывала в тот дурацкий вечер, но теперь она проделывала это профессионально, хладнокровно, словно стоя у операционного стола. Нет, вовсе не у операционного стола. Она проделывала это ради Искусства. Ради Клайнсингера и ради Искусства. Она предоставила детективу возможность рассмотреть ее получше и снова пригнулась.
— Снято! Большое всем спасибо! — сказал Клайнсингер.
Костюмерша подала ей халат, и Мерри пошла в гримерную одеваться. Оператор готовился снимать новый дубль: лицо Гарднера, когда он смотрит на нее в зеркальце заднего вида. В это время ей там не обязательно быть.
Странно это все было. Ей даже понравилось. И она подумала: не слишком ли это ей понравилось.
* * *В дверь гримерной постучали.
— Мисс Хаусмен? — спросил женский голос.
— Да.
— Можно мне войти? Это Джослин Стронг.
Мерри открыла дверь:
— Пожалуйста.
— Как вам съемки? — спросила Джослин.
— Не знаю. Надо подождать просмотра. Все ведь зависит от монтажа, правда? — заметила Мерри, улыбаясь.
— Пожалуй. Но что вы чувствовали на съемочной площадке?
— Немного волновалась.
— Вы сняли накладные груди. Можно спросить — почему?
— Мне с ними было очень неудобно и они мешали при съемке. Но была, наверное, и еще одна причина. Чтобы стимулировать волнение, чтобы у меня на лице было заметно правдоподобное волнение.
— Среди наших читателей найдутся такие, которые не одобрят вашего поступка и того, что мистер Клайнсингер отнесся к нему благосклонно. Для европейского проката вы делаете другую версию картины.
Джослин сидела на софе, занимавшей всю стену в гримерной, Мерри — за своим гримерным столом. Она задумалась и ответила:
— Вы же слышали, как мистер Клайнсингер это сформулировал, — сказала она. — Так что вы можете принять любой из вариантов и не одобрить другого.
— А что думает об этом ваш отец?
— О чем? О том, что я снимаюсь в кино, или о сегодняшней съемке?
— И о том, и о другом, — сказала Джослин.
— Я с ним не обсуждала сегодняшний эпизод. Я уже вполне взрослая девушка. Слушайте, чего вы от меня добиваетесь?
— Я ничего не добиваюсь. Я только хочу выяснить, что вы об этом думаете.
— Я вам скажу, что я об этом думаю. Я думаю, что в сегодняшнем эпизоде нет ничего экстраординарного. Эпизод получился удачным. В нем есть драматизм. Да вы и сами видели. И здесь нет ничего сенсационного. Самое сенсационное то, что вы находитесь на съемочной площадке, пишете статью и ваш журнал собирается напечатать материал о том, как я сняла бюстгальтер.
Джослин начала ей объяснять, что это не все.
— Кино, — сказала она, — великое искусство нашего времени, искусство, которое имеет массовую аудиторию. Можно сказать, что кинематограф — это общественный термометр.
— Пожалуй, я согласна с мистером Клайнсингером, — сказала Мерри. — Мы куда болезненнее европейцев.
— Вы считаете, что Ассоциация американских кинопромышленников, «Легион нравственности» и прочие органы цензуры и лицензирования произведений искусства, находящиеся в разных штатах и городах нашей страны, — что все они больны?
— Нет, Просто я не люблю цензуру. Я считаю, что цензурными запретами ничего нельзя добиться.
— А как же тогда быть с кодексом Ассоциации американских кинопромышленников? — спросила Джослин.
— По-моему, это ерунда.
Джослин задала еще несколько вопросов и попросила Мерри рассказать, чем она занималась до того, как стала киноактрисой, и как она пришла к решению последовать по стопам отца. Мерри ответила на все вопросы, но не более того.
Джослин так и не смогла ее разговорить. Репортеры обычно задают вопросы в надежде, что их собеседники пустятся в длинные рассуждения и воспоминания, из которых уже потом, при подготовка материала к печати, можно будет выбирать нужные фрагменты. Джослин пыталась побудить Мерри к разговору молчанием — в расчете на то, что девушка почувствует неловкость и заполнит паузы какими-нибудь рассказами. Но Мерри, похоже, совсем не смущало то, что она молча сидит и смотрит на Джослин. Так ей удалось «перемолчать» журналистку, которая вновь начала задавать вопросы, получая на них слишком скупые ответы. Мерри еще не знала, предпочитает ли она кино сцене. Она же не закончила еще сниматься в своем первом фильме. Нет, у нее нет романтического увлечения в настоящий момент. Да, то обстоятельство, что ее отец знаменитый актер, помогло ей, но только для начала карьеры. Она сказала, что ее успех или провал будет обусловлен ее собственными достоинствами или недостатками» Это совершенно очевидно. Джослин испытала немалое облегчение, когда в дверь постучали и позвали Мерри на съемку очередного эпизода.
Джослин поблагодарила Мерри за согласие ответить на ее вопросы, закрыла блокнот и пошла к машине. Интервью получилось неудачным. Она знала: такое иногда случается. Кто-то годится для интервью, кто-то не очень, кто-то находит общий язык с репортером, кто-то нет. Между ними установилась открытая враждебность, и Джослин не могла пока понять, почему. Она пыталась найти причину и подумала, что, может быть, причина в том, что она появилась на съемочной площадке как раз в тот момент, когда Мерри снималась голой. Может быть, девчонку это смутило. Хотя вряд ли. У нее прекрасное самообладание, она, похоже, совершенно равнодушно относится к своему поступку. Джослин потом стала думать, что, возможно, причина вовсе не в ней. Но она не стала больше забивать себе голову разными догадками. Сейчас некогда. У нес еще полно работы.
