Три килограмма конфет (СИ) - "Нельма"

Сделать вид, будто мы не знакомы, не вышло бы. Зато вышло сделать вид, будто нас ничего не связывает.

И в его ответном взгляде — слегка вызывающем, раздражённом, высокомерном — в хитром прищуре глаз с одной слегка вздёрнутой вверх бровью, в неестественно искривившихся губах легко угадывалось злорадное «Ты ведь этого хотела, разве нет?»

Теперь я чётко понимала: нет, не хотела. И возвращаться к нашей старой войне теперь, к тому же, в присутствии другого человека, стало чем-то сродни прыжку на горстку битого стекла, на котором мне предстояло не просто удержаться на ногах, а, превозмогая боль и страх, станцевать достаточно убедительно для собравшихся зрителей.

— Могу тебе и заплатить, — пробурчала я, опуская взгляд обратно в тетрадь и пытаясь сосредоточиться на уравнении, которое только начинала решать.

— Чтобы я ушёл или чтобы остался?

— Чтобы вёл себя по-нормальному.

— За такое я беру только натурой, — парни дружно рассмеялись, поставив меня в положение настолько неловкое, что захотелось вылить почти нетронутый мной кофе прямо им на головы. Но вместо этого опрометчивого шага я только прошептала усталое «идиот» и изобразила крайнюю степень увлечённости математикой.

Вообще-то Рубен казался мне достаточно приятным и адекватным, хотя я знала его совсем мало — в прошлом году он учился в другом гуманитарном классе и перешёл к нам после переформирования профилей. А до этого, судя по его хорошим отношениям с Анохиной и Колесовой и приятельским замашкам в общении с Ивановым, был одним из их одноклассников. В гимназии уже столько раз перетасовывали учеников, подобно картам в колоде, что связи между ними оказывалось проследить тяжелее, чем любовные связи в подростковых сериалах.

Сейчас же они оба меня раздражали. Рубен тем, что появился не вовремя и влез в наш уютный мирок, а Максим — тем, что на кой-то чёрт решил поддержать мою дурацкую идею и разыгрывал этот спектакль.

Но ведь если бы он сам не хотел, то не стал бы этого делать, так?

— Что будешь делать с Романовым? — внезапно спросил Рубен, немало меня удивив. А вот Максима, кажется, ничуть, ведь тот и глазом не повёл, словно вопрос касался погоды.

— С ним — ничего. Отыграюсь на его однофамилице, пожалуй.

Не реагировать на его подколки было намного тяжелее, чем раньше. Тогда мне ничего не стоило выпалить первое пришедшее в голову оскорбление или проехаться по его умственным способностям, известным мне провалам или, что всегда срабатывало, по избалованности и обеспеченности. Теперь меня пугала мысль о том, что эти слова могут причинить настоящую боль, даже если он никогда этого не покажет.

Оставалось только сцепить зубы, молчать и корить себя за нерешительность. Нет, корить — неподходящее определение. Я начинала скорее люто ненавидеть себя за неправильно принятое решение.

— И что, тебя действительно снимут с капитанства после каникул? Из-за того, что он нажаловался? — никак не унимался Рубен, а меня так и подмывало поинтересоваться, как долго он ещё намерен составлять нам нежелательную компанию.

— Снимут и ладно. Потрачу освободившееся время на личную жизнь, — хмыкнул Иванов, специально задев меня ногой под столом, отчего я чуть не выронила из рук настрадавшуюся треснувшую ручку и очень быстро покраснела, выдавая себя с потрохами.

Он издевался надо мной — и это было плохо, потому что с моим низким уровнем контроля собственных эмоций и неспособностью складно врать каждая минута нашего представления давалась с неимоверным трудом. Он не злился — и это была единственная хорошая новость на сегодня, — потому что я боялась представить, как смогла бы дальше жить, сломав своей выходкой то хрупкое, маленькое, только успевшее зародиться между нами счастье.

— И Романов ту жалобу не писал, — внезапное откровение Максима удивило даже меня настолько, что мы с Рубеном одновременно недоуменно уставились на него. — Она анонимная, но он сказал, что ничего не писал, и я ему верю. А вот остальным ребятам в команде — уже нет, — он развёл руками, изображая печальную мину, потом встретился со мной взглядом и снова ехидно ухмыльнулся, словно мой вид вообще не мог вызвать в нём каких-либо других эмоций. — А чего это ты подслушиваешь, Полина?

— Потому что вы сидите напротив, а я не могу одновременно писать и затыкать себе уши, — парировала я, со злости ткнув ручкой в тетрадь с такой силой, что из треснувшего места вывалился маленький осколок пластика. Кажется, на Иванова это произвело даже большее впечатление, чем на хихикнувшего Рубена, потому что тот мигом сменил гнев на милость, придав голосу приятно обволакивающую мягкость.

— Вот здесь у тебя ошибка, — спокойно указал он ещё в середину наспех написанного решения, небрежно откинув пальцем в сторону кусочек прозрачного пластика. Наверняка заметил мою оплошность уже давно и специально ждал подходящего случая, чтобы продемонстрировать её как можно эффектнее.

Однозначно, у него получилось задуманное. Я моментально вскипела от ярости и еле удержалась от желания укусить его за этот самый палец, ограничившись громким, раздражённым выдохом и взглядом, выражающим тысячу страшных проклятий.

— Начнись у нас в команде такие бабские склоки, я бы нахрен всё послал, — глубокомысленно заметил Рубен и вместе с нами повернулся на очередной звонок дверного колокольчика, тут же расплываясь в улыбке. По-видимому, всё это время он ждал именно эту миловидную высокую шатенку, к огромному облегчению, точно не учившуюся с нами в гимназии. — Ну, я пойду, — он посмотрел поочерёдно на меня, потом на Максима, и усмехнулся: — Даже не знаю, кому из вас больше нужно пожелание удачи. Просто надеюсь застать завтра вас обоих целыми и невредимыми.

— Мне очень интересно, почему это нос разбила мне именно ты, но желают оставаться целыми и невредимыми всегда нам обоим? — обиженно проворчал Иванов, провожая моего одноклассника взглядом до столика в противоположном углу кафе, где тот расположился со своей спутницей.

— Потому что в лежачем положении после этого оказалась именно я? — пытаясь скрыть неловкость, я ляпнула первую пришедшую в голову глупость.

— Вообще-то, в таком же положении ты находилась и до попытки меня покалечить, — укоризненно напомнил Иванов, развернувшись ко мне и махнув по моему лицу слегка печальным взглядом, вмиг лишившимся недавнего апломба.

И правда, ведь тогда я лежала на мате и психовала, потому что он не считал. А потом, кстати, увидела, что в ведомости по нормативам были указаны цифры, соответствовавшие отличной оценке, и теперь-то я точно знала, что вписаны они были именно его почерком.

И мне вспомнилось, как незадолго до происшествия он наклонился ко мне так низко, к самому лицу, пристально вглядывался в глаза и позволял почувствовать лёгкое дуновение своего тёплого дыхания, касавшегося подбородка. Воспоминания эти будили ощущение предвкушения, приятной щекотки внизу живота, от которой по телу разбегались маленькие льдинки мурашек.

Интересно, как давно у него возникло желание меня поцеловать? Хотелось надеяться и верить, что чуть раньше, чем вчера в такси.

— Ты правда веришь Романову? — неожиданно выпалила я, резко поменяв тему нашего разговора. Возникла мысль рассказать о предложении «помощи» от Димы, потому что теперь его поведение выглядело откровенным свинством на фоне того, как Максим откровенно заступался за него перед другими.

Мистер Идеал стал совсем не идеалом, а заносчивый говнюк оказался вдруг заколдованным прекрасным принцем.

— Верю, — без тени удивления моим вопросом просто пожал плечами он, немного подумав, прежде чем продолжить: — Я просто уверен, что Дима этого не делал. Несмотря на некоторые трудности в нашем с ним взаимодействии, он не такой идиот, чтобы одной жалобой убивать тот имидж мистера идеальности, который создавал себе столько лет, — я чуть не прыснула от смеха, услышав в его речи почти то же самое прозвище, что сама дала Романову год назад. — Тем более, произошедшее между нами не тянуло на безоговорочную причину для того, чтобы сразу снять меня с должности, и он должен бы это понимать, прежде чем решиться на такой опрометчивый поступок.