Роузи Кукла - Кадеточка
К нам папа частенько приходил, садился на кровать и гладил нам спинки, животики, грудочки и что–то рассказывал. И мы тут же засыпали. А потом, когда папа заболел, то иногда садилась и гладила спинку и грудочку мама. И мы с Ингой жалели ее и притворялись, что засыпали так скоро. Она уходила, а мы потом сами, уже тихо шептались и поглаживали друг, дружку своими маленькими ручками, словно котята лапочками, а уж потом крепко засыпали.
Правда, был у нас один случай с сестрой, когда все не так и вот, что получилось.
Сестра тогда уже училась в мед училище, а я только, только, как стала округляться. Грудь росла, как на дрожжах. Болела не только она, но и все тело. Частенько болезненны были даже прикосновения одежды к соскам. Они ведь сначала набухли и какими–то волдырниками обозначились. Я понимала, что и почему и трогала их, кривилась от ощущений болезненных и как–то Ингу об этом спросила.
Она мне как всегда, целую лекцию. А мне этого было не надо. Мне вообще хотелось, что бы меня она все время гладила и хоть разик к соскам моим прикасалась. Я ей как–то вечером об этом сказала.
Она не отвечала долго, а потом сказала, что мы скоро спать станем врозь.
И что, то о чем я прошу, так нам делать нельзя и впервые назвала этими словами о женской любви. Я помню, ей не поверила тогда, и все ее обнимала, уговаривала. Никак не могла понять, почему так нельзя? Ведь вчера, раньше, было можно, а теперь, почему же сейчас так нельзя? Что такого произошло, почему меня, родную сестру даже нельзя погладить? Я же ее люблю! И потом, с какого это времени было можно, а потом вдруг стало так нельзя? Кто скажет? И, главное, почему?
В душе я не соглашалась. Ночью проснулась и стала гладить ее сама. Глажу, но чувствую, что все уже как–то не так. Нет уже такой легкости в отношениях и ощущений от ее тела. Впервые тогда мне захотелось доказать, что о чем сестра говорила, то все пустые и дурные слова. Поэтому, ночью, я к ней осторожно прильнула.
Она спала на боку, я к ней притиснулась со спины и свою руку сверху веду по телу. А у самой в голове все ее слова об этой любви. Я ведь и не понимала тогда, что можно, что нельзя. Все мне казалось, чтобы я не делала, то все нормально и обычно. Всегда, но не в ту ночь. Тогда я уже почувствовала, что–то другое и необычное в ней.
Инга, со мной всегда всем делилась, впрочем, как и я. Так я узнала, что у нее начались месячные. И я очень за нее переживала. Мама успокаивала ее и меня и радовалась, говорила, что Инга уже взрослеет и скоро сможет стать женщиной. Что она будет рожать и деток воспитывать. А я ей буду помогать. А я не хотела даже слышать об этом. Видела, как сестра нервничает, и как болезненно все переносила, и сама так не хотела.
У меня тогда как–то все странным образом переплелось в голове. И чувства привязанности к сестре и то, о чем мама говорила и о той любви. Винегрет в голове.
Инга тогда уже во всю разболелась. Я видела, что ей плохо и нехорошо. Видела,
как ей все это было болезненно. Вот и решила ей ночью помочь.
Стала ручкой, ладошкой своей по ее телу водить. Водила, водила, а потом прижалась и целую ее, в затылок. Волосы у нее пахнут хорошо, приятно, само тело ее теплое, податливое. И я вдруг замечаю, что рука моя уже на груди у нее, и я сама уже не могу от нее оторваться. Пальцы коснулись соска и замерли потому, что я почувствовала, как он твердеет. От ощущений того, что тому причина моя рука у меня самой внутри что–то тяжелеет и каменеет. Замерла рука, а пальцы легонечко теребят, потягивают этот плотный и сжатый, заостренный комочек. Я увлеклась. У самой внутри поднимается какое–то необычное и тревожное волнение.
Вдруг слышу, как Инга стала глубоко дышать. И все глубже и с придыханием. А потом, я почувствовала, как она тянет руку к себе между ног и прикладывает. Своим ногами почувствовала, что она ноги свои стискивает, и бедрами стала водить. Рука не просто лежит у нее между ног, а все время двигается вперед–назад. От нее и мне передается ее волнение, и вот, я уже ее копирую, и сама следом за ней тянусь и кладу к себе между ног свою руку. Мне неудобно. Одной рукой ее обняла, на другой руке сама, лежу. Изловчилась и, как это делала она, тоже стала бедрами и своей рукой вместе с ней двигать. Меня вдруг охватывает волнение необычное. Это я достаю пальцами до чего–то такого у себя между ног, от чего у меня там все в волнении закипает. Сжимаю крепко свои ноги, стискиваю колени до боли. Мне становится горячо, не хватает воздуха, и я, в последнее мгновение откидываюсь на спину, прочь от нее.
Уже о ней даже не думаю. Все внимание и все ощущения сосредоточены на мне самой, на том, что я впервые ощутила у себя между ног. Но, в таком положении я что–то теряю, не так все как было. Начинаю двигать ногами, развожу в стороны. Навалилась ногой на сестру. Чувствую, что ноги сестры напряженно двигаются в ожидании чего–то. Это ожидание передается на меня. Я и так ногами, и эдак, и руку все вожу сверху по трусикам. Цепляю что–то, от чего меня мгновенно подхватывает в необычном волнении. Пока я лезу пальчиками к себя и еще и еще, вдруг слышу рядом ее стон. Да такой!
Все! Ничего не понимаю, слышу в ушах только ее стон. А стон этот не простой. То стон с желанием! Потом прерывистое дыхание и следом небольшие рывки ногами. Раз, два, три и еще и еще и при этом такой волнительный и такой исходящий из глубины ее тела приглушенный, волнительный стон!
Я его слышу, и замерла. Отчего–то и у меня с каждым ее звуком внутри все напрягается и становится необычно тяжело, тянет где–то там внутри робко, но так приятно. Я ловлю в себе эти ощущения, но, боясь себя выдать, сдерживаю свое тело. Не шевелюсь, даже.
Несколько мгновений пребываю в таком состоянии. Мне даже кажется, что я не дышу все это время. А потом я чувствую, что сестра обмякает. Замирает ее тело, разливается в удовлетворении. Я лежу, ни смея пошевелиться, и только сейчас ощущаю, как и по моему телу, некоторое время гуляет какая–то мелкая и тревожная дрожь, постепенно замирая и превращаясь в спокойную и теплую волну, заливающую тело.
Наутро Инга встает раньше меня, а я, делая вид, что все еще борюсь со сном и отворачиваюсь, так как не знаю, как буду смотреть на нее, что она обо мне подумает. А потом я понимаю, что она ведь может и не знать ничего. Иначе бы она меня уже обязательно растолкала и читала бы очередную лекцию. К счастью, у нее занятия рано, а я могу еще поваляться. От осознания того, что у нее ко мне нет претензий за эту ночь, я сразу же снова, засыпаю крепко.
Наутро мама все теребит меня, а я вся не своя. И потом в школе. Мне не до уроков, все думаю. Как вспомню, что Инга так от меня вся зашлась, так у самой опять все волнительно внутри. Ели до конца уроков дотерпела. Ума хватило. Я после школы прямиком и к маме. К кому же еще? Она ведь у нас с сестрой самая настоящая, умная и мы ее очень любим.