В твоих глазах (ЛП) - Джусти Амабиле
— Моя маленькая ревнивая сучка, — наконец пробормотал ей в рот, почти на её мягкий, сладкий язык. — В одном ты нас раскусила. Когда ты мне позвонила, я не хотел, чтобы ты поняла, где я нахожусь. Я был почти голый и с молодой женщиной, которая глубоко меня трогала.
Пока говорил, Маркус отстранился и начал раздеваться. Пенни смотрела, как он снимает куртку и джемпер, бросая вещи у подножия дивана. Его роскошное тело предстало перед ней во всём великолепии вечно совершенного произведения искусства. Когда он снял и футболку, у Пенни отвисла челюсть.
— Что…?
Девушка протянула руку к его груди. Слёзы беспощадно наполняли её глаза.
— Ты… ты сумасшедший, — пробормотала она, невесомо прикасаясь к нему, охваченная удушающими эмоциями.
Терновый венец, окружавший вытатуированное сердце на груди у Маркуса, исчез. Вместо него появилась гирлянда из красных роз. Между каждой розой пять огненных букв составляли имя:
ПЕННИ.
Татуировка ещё была свежей и покрыта лёгкой вуалью защитного крема.
— Тебе нравится? — спросил Маркус.
Пенни вовсю плакала горячими слезами. Слёзы на её щеках, во рту, слёзы, слёзы бесконечной любви.
— Я люблю тебя до смерти. И ненавижу тебя тоже, потому что заставил меня бояться и представлять апокалиптические вещи. А телефонные звонки, которые ты делал тайком в хлеву, чтобы договориться о встрече с татуировщиком? Это определённо абсурдный, безумный выбор! Ты хорошо подумал? А что, если…
— Нет никаких если. Ты здесь, и здесь ты останешься. В общем, нет, эти телефонные звонки были не только тату-мастеру. Это не то безумное решение, о котором я говорил. Есть ещё одно, более безумное, после которого можно принудительно заключать в смирительную рубашку. Безумное и, повторяю, опасное.
— Опасное? В каком смысле?
— Смертельное, фатальное, летальное. То, что может меня убить.
— Не пугай меня снова.
— Я был у Шерри, как я тебе и говорил.
— И…?
— Мы долго общались по телефону, прежде чем я уехал.
— Ты звонил ей? Почему тайно?
— Потому что не хотел, чтобы ты услышала, это же очевидно. Когда планируешь прыжок в пустоту, необычный полёт, который может тебя спасти или убить, стараешься подготовиться как следует.
Пенни ласково заворчала.
— Если не объяснишь внятно, я немедленно звоню Шерри и…
— Помнишь, я говорил тебе, что после смерти мама оставила мне несколько вещей, многие из которых я отверг, потому что они были куплены на… на деньги от её промысла?
— Да, и ты оставил себе только это. — Она погладила кольцо в форме крокодила, которое всегда носила.
— Был ещё один предмет, принадлежавший маме до того, как она начала эту дерьмовую жизнь. Но, к сожалению, в момент нужды она отнесла его в ломбард, а потом не пошла выкупать. Что ж, я поручил найти эту вещь Шерри. Её помощь была крайне важна, если бы не она… В конце концов, после нескольких недель поисков и миллиона обращений, ей удалось его разыскать. Оно оказалось у небольшого антиквара.
— О, но потрясающе! И что же это?
— Украшение, принадлежавшее моей прабабушке. Старинное, очень особенное. Вернуть его было всё равно что вернуться в прошлое.
— Но почему оно может быть опасно?
Маркус посмотрел на Пенни серебристо-серыми глазами, от которых у неё заныла душа.
— Опасно то, как я собираюсь его использовать.
Он наклонился и порылся в кармане куртки, что валялась на полу. Достал маленькую коробочку синего цвета. Открыл. Внутри лежало кольцо. Кольцо из белого золота, увенчанное переливающимся опалом в форме капли, который, казалось, вобрал в себя все цвета радужной оболочки. Камень окружали крошечные бриллианты.
— Оно опасно, потому что, если ты скажешь «нет», я могу умереть, — продолжил Маркус, доставая кольцо из коробочки. — Ты только и делаешь, что повторяешь, что хочешь быть свободной, тебе не нужны никакие узы, что мы можем уйти, когда захотим, что идеи о браке вызывают у тебя тошноту, и другие очень неутешительные вещи. Ты даже говорила это на публике и казалась убеждённой. Когда Джейкоб произнёс речь о том, что повседневная жизнь разрушает даже самую большую любовь, я испугался, что ты чувствуешь так же и устала от меня. Мне не стыдно признаться, что я был в ужасе. Окей, это не очень романтичное вступление, но ты же знаешь, что я не романтик. Никакой музыки ABBA, никаких скрипок и прочего дерьма. Я никогда не буду на это способен, я никогда не стану тем, кто элегантно одевается, встаёт на колено, зажигает ароматические свечи и рассыпает лепестки роз. Но я люблю тебя. И у меня чертовски большое желание строить долгосрочные планы. Короче говоря, в трёх словах… Выйдешь за меня?
Реакция Пенни оказалась совсем не такой, как ожидал Маркус. Хотя и включал отказ в число многих возможных абстрактных реакций, он никогда по-настоящему в это не верил. Его сердце было полно надежды. Утром он позвонил Монти именно для того, чтобы спросить, сможет ли тот достать для него все необходимые документы. Теперь же поведение Пенни шокировало его. Она посмотрела на него с дрожащими губами, судорожно поднесла руку ко рту и побежала в ванную, где её сразу вырвало.
Маркус стоял посреди комнаты сконфуженный, раненный, почти безжизненный, с кольцом в руке, пока Пенни выворачивала свою душу в унитаз. Маркус был слишком ошеломлён, чтобы уловить что-то помимо того, что появилось на поверхности.
«Она не хочет меня, она не любит меня, я ей противен».
Пенни вернулась с мокрым лицом и обнаружила Маркуса на том же месте — шокированного, с тяжёлым дыханием, а в его глаза, как кинжал, вонзилось отчаяние. Величественная статуя — татуированная и потрясённая. Ребёнок, чьи худшие кошмары только что стали явью.
Затем настала очередь Пенни смеяться.
— Скажем так, ты заслужил этого за то, что заставил меня страдать, заставил представить худшее, — сказала Пенни. — Я тоже люблю тебя. Я люблю тебя больше, чем саму себя. Одна мысль о том, что проведу жизнь без тебя, выключает все огни в мире. Всё, что говорила, я говорила, чтобы не пугать тебя, чтобы ты понял, — со мной ты должен и обязан всегда чувствовать себя свободным и делать то, что чувствуешь. Но я бы вышла за тебя… Знаешь, я действительно думаю, что вышла бы за тебя с той самой ночи, три года назад, когда ты появился в темноте лестницы. Ты словно… словно сразу же проник в мою кровь. Ты бы назвал это грёбаной молнией, которая не перестаёт обжигать. Так что… да, тысячу раз да. И, кстати, я беременна.
Маркус открыл рот, его глаза, казалось, почти пылали. Он стоял так несколько мгновений, кольцо по-прежнему оставалось в его руке, на лбу пролегли борозды безграничного изумления. Затем, постепенно, изумлённое выражение, своего рода полупаралич с затруднённым дыханием, превратился в улыбку, а затем в искренний смех. Маркус подошёл к Пенни, всё ещё захлёбываясь смехом, и надел кольцо ей на палец.
— Бля, — сказал он, — три тысячи раз, твою мать!
— Не будь таким сентиментальным, пожалуйста, — пошутила она.
— У нас будет ребёнок? Ебать!
— Уверена, Байрон смог бы продекламировать несколько стихотворений, если верить рассказам Франчески о нём.
— Я не Байрон и говорю то, что мне нравится! Моя сучка беременна? Боже, Пенни, я без ума от тебя! — Он взял её на руки, лёгкую, как кукла из перьев, свою любовь с ребёнком внутри, свою любовь, несущую надежду. И понёс Пенни в спальню, прижимая к своей груди.
— Что будем делать с теми двумя? — нерешительно спросила Пенни. — Франческа и Байрон, я имею в виду. Разве мы не должны пригласить их остаться и…
— Даже не думай! Они разберутся. Найдут мотель. — Маркус положил Пенни на кровать, несколько мгновений с улыбкой смотрел на неё. Потом снова рассмеялся. — Я… отец? Увидишь много интересного, помяни моё слово! Будет ли это трагически комично или комически трагично? Не знаю, хотя, ей-богу, я люблю тебя, и мы что-нибудь придумаем. Знаешь, после двадцати восьми лет этот чёртов праздник наконец-то что-то значит. А теперь давай праздновать День благодарения. Я буду нежным, любовь моя, буду ласковым, но я должен трахнуть тебя, несмотря ни на что. Обещаю, у тебя пройдёт и тошнота. Я планирую заставить тебя прокричать благодарность, как минимум раза три.
