Жена Моцарта (СИ) - Лабрус Елена

— Я думаю всё же съездить к бабушке. И это не касается Моцарта. Это касается бабулиной квартиры. Хочу понять какого чёрта Шувалов её купил.

— А я пересмотрел бы плёнки. Мне кажется, и в них мы что-нибудь найдём.

— Но твоё плохое настроение это не объясняет. Колись, Бринн, что случилось? Ты трахнул Диану?

Он поперхнулся — слишком резким вышел переход от одной темы к другой. Поставил локти на стол, закрыл лицо руками и покачал головой, словно и сам не веря, что это сделал.

Вот чёрт! Я прикусила губу. Это засада.

— Почти. То есть нет, — Бринн опустил руки и резко выдохнул. — До этого мы не дошли. Хотя я был очень близок, но мы ограничились поцелуями и немного…

— Потискались? До обнажёнки?

Он посмотрел на меня укоризненно.

— Ей семнадцать. И я не забыл.

— Но дело же не в ней, — предположила я, хотя он и не ответил. Да хер с ним, до чего бы они ни дошли, не так уж это было и важно.

Бринн покачал головой, соглашаясь.

— Для меня это ничего не значило, вот в чём дело. С Дианой. Ровным счётом ничего. А она… мне жаль, что всё остальное она додумала. Мне жаль, что я дал ей повод думать, что она для меня что-то значит. Но я и в себе-то с трудом разобрался. И был не в том состоянии, чтобы в тот момент думать о ком-то ещё.

— Был зол, обижен и твоё уязвлённое самолюбие требовало сатисфакции, — кивнула я. — Только не подумай, что я осуждаю. Я сама как-то обиделась на Моцарта и целовалась с Иваном, и тоже дала ему повод. А ты мой друг. Мой лучший друг, — сжала я его руку. — Так что я в любом случае буду на твоей стороне. Хочешь, я с ней поговорю? С любой из них. С обеими? С Элей? С Дианой? Кого порвать? Я могу.

Он засмеялся.

— Я знаю, что ты можешь. Но порви лучше Моцарта. Он же с ума сходит без тебя.

— О, это обязательно, — улыбнулась я. — Но что-то мне подсказывает, что у тебя не всё, — оценила я его нервное постукивание пальцами по столу.

— Не всё. Ещё я поссорился с мамой, — развёл он руками.

— Из-за чего?! — вытаращила я глаза.

— Из-за всего, — покрутил кружку Бринн. — Из-за отца. Из-за Эли. Матушка приехала и устроила мне такую головомойку, словно я маленький мальчик.

Над тем, что он рассказал про маму, я раздумывала вечером в бассейне.

Погревшись в тёплом хамаме (в апарт-отеле так называли небольшую сухую парную с покрытыми мозаикой тёплыми полами и лавками), я нырнула в прохладную воду. Проплыла дважды от бортика до бортика. А потом подставила плечи под массажный фонтанчик и закрыла глаза, слушая громкое бульканье воды.

«Ей очень не понравилось, что я летал в Лондон, виделся с отцом и ничего ей не сказал об этом раньше. А на заявление, что мне нравится женщина на пятнадцать лет меня старше она побежала пить корвалол», — стояли в ушах слова Бринна.

— А тебе Эля нравится? — тут же спросила я.

— Всё намного хуже, Жень, — покачал он головой. — Я её люблю.

Он не сказал «кажется», он сказал «люблю» и посмотрел на меня так, что сомнений у меня не осталось: разобраться ему и правда было трудно. Он запутался, наделал глупостей, но главное, сколько бы от себя ни бегал, понял, что именно важно для него.

«Да, да, я понимаю, что она старше, она странная, может даже сумасшедшая. Что у неё дар, шрам, Моцарт. Но я не хочу без неё. Могу, умею, справлюсь, но не хочу».

Не хочу — вот что было самым главным. То, что определяет нашу жизнь: хочу или не хочу. Не «могу», не «надо», не «быть или не быть», а «чего я на самом деле хочу».      

«Хочу или не хочу…» — повторила я, когда меня окатило волной, словно рядом вынырнул кит.

Я вздрогнула. Испугалась. Но узнала это крупное млекопитающее за долю секунды.

— Сергей! — в сердцах брызнула в него водой.

— Никогда не устану это слышать, — улыбнулся он, стряхивая капли с лица, — как ты произносишь моё имя.

Вода скрывала его по грудь, бликуя в вечернем освещении и рассыпаясь пузырьками от струи фонтанчика. Но того, что я видела, когда он шагнул ближе, было слишком много, чтобы сердце бешено не заколотилось в груди. И моё чёртово тело немедленно затребовало силы его рук, тепла его кожи, слизать воду с его губ.

Я гордо задрала подбородок.

Но плевать он хотел на мой гордый вид, на мой гневный взгляд, на сердито упёртые в бока кулаки.

 — Прости, это сильнее меня, — протянул он руку.

И подтянул меня к себе.  

Плевать он хотел и на мои отчаянно упёршиеся в его грудь ладони.

На то, что в большом бассейне мы не одни: меланхолично тыкал в телефон, сидя на небольшой лестнице, дежурный спасатель; пришли другие жильцы, два парня и две девушки, что-то шумно обсуждая, скинули халаты и пошли к хамаму.

Он выдохнул в мои губы, горячо и нежно, а потом накрыл их своими.

Мой затылок упирался в его ладонь — я пыталась сопротивляться, но недолго.

По телу электрическим зарядом пробежала дрожь — он не мог не заметить — и я сдалась. Сдалась, но не ответила.

Он отстранился и засмеялся.

— Тебе смешно? — зло зашипела я.

— Да, малыш. Ты бы знала, как это заводит.

— Откуда же мне знать. Ведь ты был у меня один, — усмехнулась я.

— И хотел бы остаться один. Дай мне ещё один шанс.

— Дать тебе ещё один шанс? — смотрела я на него снизу-вверх.

Господи, какой он худой! Сейчас, когда он снова побрился и стоял так близко, его впавшие щёки и обострившиеся скулы меня пугали. Как же ему было несладко этот месяц.

Но эту самоуверенную ухмылку срочно надо было стереть с его наглой бритой рожи, какой бы худой она ни была. Каким бы жадным, почти безумным взглядом он на меня ни смотрел.

 — Легко, — усмехнулась я. — Даю тебе шанс стать хорошим отцом.

Я вывернулась и, преодолевая сопротивление воды, пошла к ступенькам.

 — Что? — прозвучало мне в след.

Поднявшись на нижний уровень пологой кафельной лестницы полукругом, где воды было чуть выше колена, я остановилась. Развернулась.

— Я сказала: мне плевать сколько у тебя жён, и какая по счёту я в этом ряду, но у нашего ребёнка будет отец. Я даю тебе шанс.

Он стоял, открыв рот и ошарашенно округлив глаза.

Вот то-то же! А то «ха-ха, малыш». Усмехнулась я.

Ему понадобилось доля секунды, чтобы оказаться рядом со мной на ступеньках.  

— Ты ждёшь ребёнка? Душа моя? — сжал он мои плечи, даже легонько тряхнул.

— И ты бы знал об этом раньше, если бы так не торопился меня прогнать, — сбросила я его руки.

— О, мой бог! — он рухнул на те самые ступеньки в воде, по которым я только что поднялась, словно ноги перестали его держать.

— Мужчина, вам плохо? — соскочил со своего помоста спасатель и побежал к Моцарту, когда тот вытянулся на чёртовых ступеньках, глядя в потолок. — Мужчина!

— Мне хорошо! — засмеялся Моцарт. — Я скоро стану отцом! Отцом! — крикнул он.

Стукнулся затылком о ступеньку. Подскочил. И бросился за мной.

Я едва успела надеть халат. И повесить на шею полотенце.

Подхватил на руки. Закружил. И так стиснул, прижимая к себе, что у меня чуть не захрустели кости. Тут же одумался, отпустил. Взял моё лицо в ладони.

Взгляд у него был совершенно безумный:

— Повтори.

Я убрала его руки.

— Я беременна, Емельянов. И можешь не сомневаться: это твой ребёнок.

Блаженная улыбка появилась на его лице. Блаженная, счастливая, глупая.

В глазах заблестели слёзы.

— Я и не сомневаюсь. Ты можешь думать обо мне что угодно, малыш, — поправил он полотенце на моей шее. — Но я всё равно тебя люблю. Навсегда.

Он закрыл глаза.

Из-под закрытых век выкатилась одинокая слезинка.

Дурак ты, Моцарт!

— Можно подумать я тебя «нет», — стёрла я её пальцем. — Но это ничего не меняет.

И пошла к выходу.

Кому я врала?

Конечно, это всё изменило.

Изменило тут же.

Я едва успела принять душ и высушить волосы, когда служба доставки привезла цветы и мягкие игрушки. А потом слегка подрагивающий от волнения при полном параде явился сам Моцарт.