Иван Ефремов - Тамралипта и Тиллоттама
Ветер незаметно прекратился, наступила тишина, и сумеречный воздух пронизало странное сияние, изменившее все цвета: красные сланцы сделались черными, светло-серые откосы — голубовато-серебряными, а желтые халаты лам приобрели шелковистый малахитово-зеленый оттенок. Эта изменившаяся страна исполнилась мира, но не косного покоя, пришедшего к последнему концу, за которым нет более ничего. Нет, покой гималайских сумерек, казалось, был проникнут ожиданием чего-то великого, что должно свершиться при смене дня и ночи. Ничего не свершилось — только угасло сияние воздуха, и все краски умерли, стали чугунно-серыми. Небо, зеленовато-красное, темнея, наливалось зеленью, звезды вспыхивали одна за другой, а темные стены ночи смыкались над головами путников.
Ламы ушли вперед, а гуру и Тамралипта двигались медленно, осторожно ступая по перекатывающемуся под ногами щебню тропинки. Там, где тропа выходила на выровненный столообразный уступ и поворачивала прямо к монастырю, гуру остановился и молча показал в сторону Гозайнтана.
Снежные вершины оторвались от своих почерневших оснований. Залитые неведомо откуда исходившим красновато-золотым светом Гималаи еще больше отдалялись от неизменного темного мира ущелий, перевалов и человеческих жилищ. В этом поразительном зрелище отсутствовало все земное.
— Вот такая и есть, наверное, Шамбала, прекрасная страна Ригден-Джапо… — воскликнул художник, и тихо, совсем тихо спросил, — учитель, ты был там?
Тамралипта почувствовал улыбку гуру даже в темноте.
— Монахов с нами нет, и я никого не огорчу, — ответил мудрец, — а ты, Тамралипта, достаточно умен, чтобы понять мои слова. Даже в самом названии Шамбала не подразумевается никакая страна. Шамба (Чамба) — одно из главных воплощений Будды, ла — перевал. Шамбала — перевал Будды, восхождение, совершенствование души настолько высокое, что достигший его более не спускается назад, не возвращается в круговорот рождений и смертей, а вместе с подобными ему приобщается к мировой душе. Шамбала не существует для нижнего мира, оттого тысячелетия ее поисков были напрасны, иначе и быть не могло!
— Но для тех, кто как ты — для них есть Шамбала?
— Везде. Легенда же о благословенной стране Гималаев рождена чистой и вдохновенной красотой снежных гор. Человеку любой касты и любого народа покажется, что, если Шамбала и есть, то только здесь.
Тамралипта несколько мгновений стоял неподвижно, опустив глаза, затем внезапно упал на колени перед гуру.
— Парамахамса! — с отчаянной мольбой начал художник.
Но гуру отступил и сделал отстраняющий жест.
— Не зови меня парамахамсой, это неприятно мне. Только люди, остановившиеся на пути совершенствования, чувствуют довольство достигнутым. Оно неизбежно родит ощущение своего превосходства над другими, а это ведет к жажде поклонения. Идущий же должен видеть и взвешивать себя, понимать всю ничтожность достигнутого, всю необъятность мира. Из этого возникает не детская застенчивость, а неизбежная скромность.
Тамралипта хотел что-то сказать, но Дхритараштра продолжал:
— И еще потому ты не должен так называть меня, что возвышение одного неизбежно рождает принижение другого. А принижение, особенно добровольное — тем оно опаснее — рождает привычку быть руководимым, снять с себя ответственность за свои поступки, за свою душу. Тогда воспитание души, ее рост и совершенствование прекращаются, служа расплатой за облегчение пути. Путь есть путь, и никто не может его избежать, его можно только укоротить или удлинить…
— Но короткий путь, наверное, гораздо труднее, как в горах, — тихо произнес художник.
— Хорошо сказал — хорошо понял, — ласково ответил гуру. — Это просто, но как мало людей понимает, что всюду, везде и всегда есть две стороны: где сила — там и слабость, где слабость — там и сила, радость — горе, легкость — тяжесть и так без конца. Когда же, наконец, будут люди руководиться в своих мыслях и действиях простыми, неизбежными и всепроникающими законами мироздания?!
Гуру умолк и пошел впереди своей легкой походкой, не задевая камней на дороге. Художник следовал за ним, запинаясь и осторожно нащупывая тропинку в темноте. Узенький серп новой луны давно скрылся за горами. Тропа начала круто подниматься к монастырю. Здесь гуру снова остановился, не говоря ни слова и всецело уйдя в свои думы. Молчал и художник, сосредоточенно глядя вверх на монастырь, свое временное убежище. Ночная темнота здесь не была бархатной чернотой юга. От бесчисленного множества необыкновенно ярких звезд небо казалось зеленым. Акашганга, небесный путь, прорезал темную глубину сверкающей дугой. Звездный свет позволял видеть даже небольшие скалы, рытвины и высокие стены монастыря, казавшиеся железными. Наклоненные внутрь откосы и выступы стен и сужавшиеся вверх башни ночью представлялись безликими существами, отшатнувшимися назад от всего мирского и сомкнувшими свои спины в общем стремлении в небо.
Ни одного огонька не светилось в непроницаемых стенах этой твердыни, вознесенной на самую верхушку горы, в неизмеримую глубину зеленого неба, поближе к спокойным звездам. Здесь можно было укрыться за неприступными стенами от горького мира, очиститься от злобы, освободиться от желаний, жалости, тревог и надежд, стать спокойным, ясным и холодным, как снег гималайских вершин… наедине со звездами на верхушках башен монастыря…
— Ты не можешь забыть ее, Тамралипта? — вдруг спросил гуру, и художник вздрогнул от неожиданности.
— Не могу, учитель, и никогда не забуду… Я полюбил ее, но этого мало! Она не только любима, она — воплощение моих дум, моих представлений о красоте. Разве я могу забыть ее?
— Тогда, раз это неизбежно, вернись в мир и люби ее. Она должна тебя любить.
— Почему же, учитель?
— Ты — настоящий художник и будешь творить не только в своем искусстве, но и в любви. А для женщины нет ничего лучше такого возлюбленного, и счастье для нее — встретиться с тобой, если, конечно, она сама созрела для этого по своей карме[10].
— Гуру, я не могу любить ее… даже если она полюбила так же сильно, как я!
— Я еще не понимаю тебя, хотя и чувствую руку кармы в твоей судьбе. Говори, я хотел бы помочь тебе на пути, — сказал гуру, кладя ладонь на плечо молодого художника. На Тамралипту пахнуло таким добрым участием, таким ласковым вниманием, что изболевшаяся душа радостно потянулась к гуру.
— Прости, учитель, если слова мои будут долги, а мысли спутаны. Я не мудр и многого не понимаю, а после встречи с Тиллоттамой и сам себе стал новым и неведомым. Учитель, мне тридцать лет, и одиннадцать лет я ищу понимания прекрасного. Что такое красота, почему она прекрасна и, прежде всего, что такое самая захватывающая, самая близкая всем красота — красота женщин, ее тела и лица. Я — художник и понимаю мир, прежде всего, через форму, линию, цвет. И осмыслить Парамрати, Анупамсундарту, Красоту Несравненную, так, чтобы передать ее людям, простым размышлением невозможно. Я должен найти свой идеал, символ, сущность Красы Ненаглядной, осязать его, видеть его, чувствовать его. А, как оказалось, еще и любить его…
