Лев Куклин - Повесть и рассказы из сборника «Современная эротическая проза»"

Я опять слезы утерла, чтоб он не заметил, и стала с него трусы стягивать: он хоть и похудел чуть ли не в половину, а все равно — огромный, я его с трудом приподымаю. Глянула ему в глаза, а он — реагирует, ну вот самое честное слово — реагирует, искорки бегают. Ну, я его бывшее мужское достоинство потеребила, поцеловала… Как в старом анекдоте: «Когда-то эта тряпочка была гордостью Одессы!» Наконец, губами взяла, головку ласкаю, покусываю. Чувствую — дрогнул, воспрял, окреп, ну прямо как в былые молодые годы! А на меня взобраться сил-то у него нет…

Я сама, осторожно эдак, словно школьница стеснительная в первый раз, ему на бедра присела и на его ожившую главную мужскую часть опустилась. Сашкино тело словно бы током электрическим дернуло! Я к нему наклонилась, сколько такая поза позволяла, и его рукой себе грудь трогаю, по соскам провожу…

Мамочки мои! Мы с ним этим делом, должно быть, года два не занимались, сами понимаете, то, се, больница, процедуры — не до того, а тут… Чувствую, меня забирает, а кричать, да еще в полный голос, как я привыкла, — боюсь, сама себя стесняюсь. Да и до Сашки эта, извините за выражение, секстерапия, видать, тоже дошла: губы его, почти белые, улыбка тронула, да не улыбка, конечно, а так, тень ее слабая, а сам в такт моим движениям не то охает, не то всхлипывает…

Я совсем со всех зарубок слетела! Всякий контроль потеряла, почти уже прыгаю — и вот у меня внутри прямо-таки все взорвалось!

— Са-а-шень-ка! — воплю, плачу и смеюсь одновременно. И все телом чувствую, что и он — тоже… И еще долго я от этого всего внутренне сотрясалась: такой вот был единственный в нашей жизни общий предсмертный оргазм…

Смотрю я на Сашу своего сквозь слезы — а у него настоящая улыбка на лице так и сияет! Глаза закрыты, а из уголка левого глаза слезинка выкатилась. А через полчаса он умер.

ГУМАНИТАРНАЯ ПОМОЩЬ

Повесть

Вместо эпиграфа

После этого даль фиолетова,

После этого звонче трава.

После этого…

Мне после этого

Жутко хочется на острова.

Чтобы смело бродить без исподнего,

Чтоб роса омывала лобок,

Чтобы искорки гнева Господнего

Ощущала я пальцами ног.

Чтобы встретить его, неодетого,

С дерзким взглядом, подобным лучу.

После этого…

Всё — после этого!

Фиолетовой дали хочу…

РАЗДВОЕНИЕ ЛИЧНОСТИ

Чёрные, лоснящиеся и упитанные грачи кричали гортанно на старых берёзах, вдруг по какому-то тайному сигналу одновременно срываясь со своих гнездовий и совершали круговые тренировочные полёты вместе с подросшим молодняком над крышами нашего Ельнинска и опустевшими пригородными полями.

Осень…

Уф! Наконец-то… Школьные занятия кончились, — по коридорам и дряхлым скрипучим лестницам и переходам на второй этаж прокатился гулкий медный голос… Нет, нет — не школьного звонка: для звуковых сигналов тётя Настя, гардеробщица и уборщица в едином лице, бывшая в прошлом церковной «свечницей», употребляла необычную реликвию — самый малый из колоколов со звонницы нашей Рождественской церкви, разорённой в смутные годы…

Этот бронзовый подголосок обладал удивительно звонким и чистым «серебряным» звуком, слышным далеко за бревенчатыми стенами школьного здания и вполне оправдывал свой девиз, выведенный затейливой славянской вязью по его ободу: «Благовествуй людям радость велию!»

Он и благовествовал.

Младшеклассники, словно вспугнутые с лошадиного овса воробьи так и кинулись врассыпную, держа в одной руке сумку с книжками, а другую — на ходу втискивая в рукав куцых пальтишек. Мои сотоварищи-восьмиклассники более сдержанно и солидно, но тем не менее достаточно споро исчезали в проулках и заогородах.

Я не торопился, ибо на одном из перемен Таня с «хлебной» фамилией Ржаницына успела тайком шепнуть: «Приходи после уроков на наше место!»

С совершенно независимым видом, словно бы прогуливаясь, но тем не менее — зорко зыркая по сторонам в поисках непрошенных свидетелей, я направился к нашему привычному месту на задворках красно-кирпичного двухэтажного особнячка, когда-то принадлежавшему рыботорговцу Осипову. Этот секретный закоулок густо зарос кустами жёлтой акации с тёмными созревшими стручками, сплошь усеявшими ветви. Из них мы в детстве изготовляли звонко верещавшие свистульки.

Татьяна и Наина выскочили на меня из кустов одновременно с двух сторон. Подчёркиваю — не Нина, а именно — Наина, как её окрестила мать, выбравшая ей это не часто встречающееся имя, видимо, по памятной сказке Пушкина. Впрочем, в школьном обиходе её привычно звали Нанькой…

Нам было по дороге на дальний край нашего городка, но этот факт совместного пути никак нельзя было афишировать перед необъективным и часто гримасничающим лицом нашей школьной общественности!

Наина сворачивала на Октябрьскую улицу, бывшую Архиерейскую, а мы с Татьяной шли немного дальше — к перекрёстку Прибрежной и Новой.

Ах, Татьяна, Таня, Танька, Танечка, наконец для меня — Танюра! Мы жили с ней в соседних домах и наши огороды соприкасались. Мы с ней вместе росли, дрались, ссорились и мирились, играли в прятки и «казаков-разбойников», и я воспринимал её как неотъемлемую часть своей повседневной жизни, в крайнем случае — как сестру, до тех пор пока…

Как я уже сказал, наши огороды соприкасались, но тем не менее, — их разделял крепкий, надёжно сработанный тын, между серыми ивовыми прутьями которого с трудом можно было протиснуть руку, и уж ни одна соседская курица не могла просочиться на суверенную соседскую территорию с враждебными намерениями копошиться там и выискивать даровых червяков на засеянных грядках.

Мы же могли проникать с дружескими, так сказать, визитами, минуя официальные калитки, сквозь специально сделанный и тщательно замаскированный лаз в этом палисаде, заборе, частоколе, крепостной стене, ибо жажда общения крепко связывала наши параллельно взрослеющие души.

Между вышеописанным тыном и задней стеной сарая-дровяника, находившегося уже на моей территории, таилось узкое тенистое пространство, сплошь поросшее чертополохом с огромными, в кулак, репьями и высоченной крапивой со стеблями толщиной с оглоблю. Под их защитой на вечно сыроватом чернозёме произрастали мертвенного цвета и сизые поганки со шляпками размером с чайное блюдечко. Туда же, в этот уголок российских джунглей, был втиснут старый дощатый ящик, служивший нам для долгих, секретных и доверительных разговоров при наших тайных свиданиях…