Ты теперь моя (СИ) - Тодорова Елена
— Послушала бы хоть, что он хотел, — не унимается няня. — Может, важное что… Может, одумался… Сожалеет…
— Слабо верится, — чувствую, как боль в груди вновь усиливается. На глаза слезы наворачиваются. — Ты бы видела, как он смотрел утром… Объяснить не могу… Словно зверь.
— Даже зверь свое дитя любит. Это природа. Дойдет и до Романа Викторовича, — говорит Тоня с уверенностью, которую я, в отличие от нее, не ощущаю.
Но все же… Дрожа губами, рвано перевожу дыхание.
— Твои бы слова, Тонечка… да Богу в уши…
Глава 40
Вот она — гильза от пули навылет,
Карта, которую нечем покрыть.
© Сплин «Бог устал нас любить»
Сауль
Моя мать умерла в родах.
Это все, что я знаю о процессе деторождения. Такой ценой никакие дети мне нахрен не сдались!
На протяжении всего дня Юля не принимает от меня ни одного звонка. И Костю посылает, если через него пытаюсь связаться. Что за женщина? Я, блядь, думать ни о чем, кроме нее не могу. Мыслями там с ней остался. И уехал отнюдь не потому, что мне работать нужно. Юля давно на порядок выше. Выше всего, что у меня есть. Уехал, чтобы остыть, переварить информацию, не сказать лишнего, дать ей успокоиться.
С тех самых пор, как начался этот день, каждая его минута — действие непонятного мне часового механизма. То, что я никак не могу контролировать. А мне хочется. Пульс ей замерять, отслеживать сердцебиение, следить за дыханием, настроением, аппетитом, температурой… В идеале, конечно, как можно скорее все это из нее убрать.
Мысль о том, что процесс разрушения может начаться в любую секунду, пугает, блядь, меня, здоровенного бугая, до чертиков. Час проходит, два, три… Я понимаю, что не могу поймать баланс. Только сильнее раскачивает.
Оставляю все на Семена и еду в больницу, с намерением застать врача и поговорить с ней наедине. Для надежности звоню Ирине Витальевне и настоятельно прошу меня дождаться. Благо она осознает, с кем имеет дело, нет нужды подсылать к ней Костю и метать бисер.
Приемные часы окончены. В коридорах тишина. Ни одного «ходячего инкубатора», который для моей нервной системы сейчас — как красная тряпка для быка.
На самом деле я неплохо отношусь к детям. Всю свою сознательную жизнь оказываю финансовую помощь детскому дому, в котором вырос. И это не заслуга воспитателей и учителей. Не благодарочка, как думают многие. Я на собственной шкуре знаю, что значит жить и формироваться как личность в государственном учреждении. Без роду, без племени. Где каждый не просто сам за себя, нередко друг против друга. Я финансирую дополнительные инструменты развития: спортивные секции, бассейн, музыкалку, танцы и прочее. Это не только помогает найти себя в процессе выживания, но и способно стать тем ключом, который в будущем откроет дверь в лучший мир.
Умом я понимаю, что зачатие и рождение — естественные природные процессы. Кому надо, пусть рожают. Мне в принципе насрать, кто, как часто и сколько детей производит. Загвоздка только в том, что моя Юля через эту мясорубку проходить не должна. Она не инкубатор. Захочет, через пару лет готового ребенка возьмем. Все прочие риски абсолютно необоснованны.
— Как Юля? — спрашиваю, усаживаясь в кресло напротив Ирины Витальевны.
— Все хорошо. Ей уже лучше.
Улыбается, но меня этими гримасами не проймешь. Хорошо будет, только когда все это закончится.
— Утром вы говорили о каких-то проблемах с ее здоровьем? Что это значит? Какие именно проблемы? Какие риски сейчас? В данный момент это угрожает ее жизни?
— Нет. Угроза существует только для плода. У Юли все показатели в норме. Небольшая анемия, и только. Это частое явление у беременных. Поправимо.
Вижу, что я ей не нравлюсь. Да и она мне тоже. Сидит, мне тут морду лица корчит и разбрасывается заумными словами.
— Вы уверены?
— В данный момент уверена.
— Что это значит? Какие гарантии? Сколько дней у нас есть, прежде чем это начнет работать в полную силу? — очень стараюсь подбирать слова, хотя так и хочется без разбора, как в старые времена, матом.
Неторопливо склоняя голову влево-вправо, хрущу шейными позвонками.
— Это жизнь, Роман Викторович. Вечных страховок никому не даровано.
У меня, мать вашу, по спине озноб летит, а она сидит, дальше улыбается. Поджимая губы, медленно вдыхаю разреженный воздух.
— Если с Юлей что-нибудь случится, отвечать будешь лично ты.
— Я делаю все возможное, — вижу, что занервничала. Это хорошо. — Сегодня заходила к ней раз пять: все анализы просмотрела, давление измерила, общим состоянием и настроением поинтересовалась, беседу с психологом организовала.
— Вот и хорошо, — произношу, не сбавляя давления. — Если надо будет, спать здесь останешься. Каждую минуту пульс ей замерять и дыхание проверять. Понимаешь, о чем я?
Докторша шумно сглатывает и дергано смахивает ползущие на глаза волосы.
— Понимаю, Роман Викторович.
— Рад, что мы друг друга услышали.
Юля встречает меня угрюмым молчанием. Я и не жду, чтобы она что-то говорила. Хочу только прикоснуться к ней, обнять. Но она, черт подери, уворачивается и отходит к окну. Обхватывая руками плечи, замирает спиной ко мне.
Снова делаю попытки приблизиться. Медленно, чтобы не спугнуть, фиксирую ее у подоконника. По факту не прикасаюсь. Окружаю, но держу некоторое расстояние. Тепло и запах ее ощущаю. Странно это, пиздец, насколько, что я буквально сгораю от желания сократить эти долбаные миллиметры, чтобы лишь грудью к ее спине прижаться.
— Юлька… Юля, — призываю с той самой интонацией, которая, даже учитывая природную жесткость моего голоса, содержит просительные нотки. — Этот риск неоправдан. Я же о тебе думаю, в первую очередь. Понимаешь, Юля? Юлька! — выдерживаю паузу, испытывая срочную потребность перевести дыхание. — В будущем я закрою все каналы, распущу братву и куплю дом, который будет только нашим. Слышишь, девочка? Тогда можно будет подумать о ребенке. Возьмем из детдома. Сама выберешь. Захочешь, сразу двоих.
Юля со свистом выдыхает и стремительно оборачивается. Инстинктивно сокращаю расстояние, пока не утыкается лицом мне в грудь. Вот только она обрывает этот момент практически сходу, толкая меня ладонями. Прилагаю хренову тучу сил, чтобы позволить ей это сделать. Опять-таки минимально. Ровно настолько, чтобы она получила то, чего добивается — в глаза мне заглянула.
— Что ты… О чем ты? Подумать? В будущем? Взять ребенка из детдома? Что ты за зверь?! Ребенок уже есть! Он внутри меня, понимаешь? Он — мой. Наш. Разве для тебя это совсем ничего не значит?
Готовясь к надвигающейся эмоциональной перепалке, совершаю очередной глубокий вздох и беру в фокус ее лицо. Да, сейчас мне нужно нерушимое напоминание о том, кто именно передо мной. Не могу себе позволить на нервах улететь.
— Юля… — подбираю слова. — Это надо исправить.
Но, вероятно, не очень удачно.
— Так ты это называешь? Исправить? Даже обсуждать подобное не собираюсь! Ты не заставишь меня избавиться от ребенка. Нет, Рома! Это то, в чем я не прогнусь. Хоть в подвал меня посади, хоть сразу застрели! Ты не имеешь права решать за меня. Если тебе ребенок не нужен, это только твои проблемы!
Юля выходит из последней шкуры. Теряет остатки контроля. А я ведь тоже не железный.
— Не имею права решать? — голос непреднамеренно становится разительно жестче. — А не кажется тебе, мурка моя, что если я захочу, тебя просто-напросто пристегнут к столу и сделают все, что нужно?
Третий раз в жизни меня бьет женщина. И третий раз — Юля. Лупит с такой силой по щеке — в ушах закладывает. От звукового отражения и от боли.
По венам огонь стекает. Душу наизнанку выворачивает. Вместе с ней эмоции все наружу. Но я стою неподвижно. Взглядом ее сжигаю. Впрочем, ей и это глубоко по хрену.
— За одно это предположение тебя ненавижу! Никогда не прощу этих слов! Никогда!
— Ты уж определись: ненавижу, люблю, снова ненавижу, — голос с хрипом обрывается. И я шумно вдыхаю и прочищаю горло, чтобы закончить. — Так не бывает, Юля.
