Жестокие наследники (ЛП) - Вильденштейн Оливия

Я уже была за стойкой, поднимала бутылки с алкоголем, проверяла этикетки.

— Посмотри на столы и стулья. Может быть, на одном из них вырезан номер.

Я не была уверена, что Римо согласится. Он был не из тех, кто подчиняется приказам. Особенно от меня. Он оглядел зал, где стояло около дюжины столиков, а затем, словно решив, что моя идея не совсем нелепа, направился к ближайшему. После того как мы обыскали весь ресторан, Римо объявил, что направляется на второй этаж. Прежде чем уйти, я в последний раз оглядела комнату, заметив, что пирог дематериализовался. Хотя на кирпичах не осталось жирных следов, его сладкий маслянистый аромат витал в воздухе, как дым от жирного костра.

У меня скрутило желудок. Когда его не вывернуло наружу, мне стало немного легче дышать. Ну, настолько легко, насколько это было возможно, когда слова «ПОСЛЕДНЯЯ ПОПЫТКА» продолжали мигать, перемежаясь непрерывным звуковым сигналом.

Перед уходом я попробовала воспользоваться раковиной за стойкой бара, но оттуда не выплеснулось ни капли воды. Во рту у меня пересохло, как на дороге в Приграничной стране. Я прямиком направилась на кухню, сделала несколько больших глотков из миски, радуясь, что у меня хватило предусмотрительности наполнить её, затем осторожно поставила на стол.

Я уже обыскала ящики и буфеты — всё пусто, — но моё внимание привлекла гравюра у дверцы шкафа. Я подошла к нему. Кто-то вырезал сердечко и поместил внутрь него имена БЛЕЙК + КЭТ. Холодок пробежал по мне. Был ли это тот самый Блейк, которого впитал в себя Джими Каджи, когда восстал из могилы? Были ли моя мать и Блейк любовниками? Нарисовала ли она сердечко? Неужели он? Было ли это вообще реально?

Моё имя прозвучало где-то за пределами кухни. Я оставила пометки на стене и поднялась наверх, чтобы найти Римо. К тому времени, как я добралась до лестничной площадки, я снова запыхалась.

— Нашёл что-нибудь? — с надеждой спросила я.

Он вышел из самой большой комнаты, неся в руках фотографию в рамке, на которой были изображены двое детей: один с чёрными косичками и чёрными глазами, другой со светло-голубыми глазами и волосами, подстриженными так близко к голове, что невозможно было определить цвет. Девочка сидела на лестничной площадке домика на дереве, поджав тонкие, как палки, ножки, а мальчик взбирался по лестнице, оглядываясь через плечо на камеру.

— Это моя мать?

— Возможно, но я не поэтому отцепил её от стены. Смотри.

Он указал на нижнюю часть фотографии, где ручкой была нацарапана дата 2008.

— Это единственная, на которой есть дата. Я проверил их все.

— Ты проверил каждую спальню?

— Да.

— И ты больше ничего не нашёл?

Он покачал головой, отчего прядь рыжих волос упала ему на глаза.

— А ты?

Я подумала о гравировке на кухне, но поскольку на ней не было никаких цифр, я решила, что мне не нужно делиться этим с Римо.

— Может, нам попробовать 2008 год?

Мурашки пробежали по моей коже, пробуждая каждый маленький синяк и порез на моём теле.

— Что, если мы ошибаемся?

— Что, если мы правы?

Он сунул фотографию под мышку.

Закусив губу, я последовала за ним обратно вниз по лестнице. Мой желудок скручивало и выворачивало наизнанку, как будто он пытался мне что-то сказать.

В шесть быстрых шагов Римо добрался до коробки сигнализации, а я тем временем застыла на пороге, не сводя взгляда с ближайшего ко мне стола, вернее, с того, что лежало сверху. Я вцепилась руками в спинку стула и так пристально уставилась на чёртов пирог, что его контуры расплылись. А потом внезапно они заострились, и я подняла взгляд.

— Римо, подожди!

Как бы сильно я ни хотела, чтобы звуковой сигнал прекратился, я чувствовала, что нам нужно ещё немного всё обдумать. Я села и, хотя это было отвратительно, провела рукой по начинке в поисках подсказки.

По неверрианской традиции в годовщину Калиго Диаса каждой семье, живущей на земле, дарили Калиго Кроста — пирог, испечённый на королевских кухнях. Внутри каждого пирога был самородок из чистого золота. Все они различались по размеру. Для некоторых семей самородок мог бы продержать их на плаву целое десятилетие; для других это позволило бы им месяц жить как дворянам. Именно Иба основал эту традицию, вдохновившись блюдом Galette des Rois2, которое он попробовал во Франции во время одного из своих земных путешествий с Нимой. Вместе они придумали этот неотразимый подарок, небольшой знак признательности своим менее удачливым подопечным.

Однажды я слышала, как Грегор жаловался, что мои родители опустошали королевскую казну быстрее, чем Лайнус менял женщин. Я сморщила нос от такого сравнения, но Иба улыбнулся. По какой-то причине моему отцу нравилось провоцировать вариффа.

— Что ты делаешь? — спросил Римо, возвращая меня в гостиницу с её пронзительной коробкой.

— Ищу самородок.

— Не хочу лопать твой маленький пузырь, принсиса, но я не думаю, что мы сможем купить себе выход отсюда.

Я никак не отреагировала на его насмешку. Просто распределила начинку по столу, проводя пальцами по липким фруктам и хрустящей корочке.

— Я надеюсь, что на самородке выгравирован номер.

Если там вообще был самородок.

Моё сердце учащенно забилось, когда мои пальцы наткнулись на что-то твёрдое. Я сжала кусочек между большим и указательным пальцами только для того, чтобы обнаружить, что это осколок персиковой косточки.

— И что? Что-нибудь? — спросил он.

Моё зрение затуманилось, а затем слеза скатилась с моей щеки и шлепнулась в пустую кастрюлю. Я стёрла своё разочарование костяшками пальцев.

Римо, должно быть, пришёл к выводу, что моя охота была безрезультатной.

Ирония от того, что охота с фруктовой начинкой, оказалась бесплодной, заставила меня фыркнуть от смеха. О, небеса, гибель моего разума настигла меня. Я провела рукой по волосам, намазывая их кусочками пирога. «Пофиг. Они просто волшебным образом перестанут существовать», — подумала я с очередным мрачным смешком.

Я смеялась ещё минуту, а потом перестала. Просто остановилась. Потому что это было отнюдь не смешно.

В этом не было ничего смешного.

Мои волосы пахли чёртовыми зачарованными персиками.

Мой локоть чувствовал себя так, словно его выдернули из сустава.

Моё лицо было испещрено жгучими порезами.

Мои барабанные перепонки были измучены звуковым сигналом.

Не говоря уже о том, что если мы не вычислим правильный четырёхзначный код, то останемся запертыми в этой огромной жестяной коробке, утопая в тёплом пироге.

Римо наблюдал за мной так, словно я была одним из тех новых образцов животных, выведенных зоологами-людьми: единорогом или помпомом. Вероятно, скорее помпомом, чем единорогом — рогатые лошади заставляли людей ахать и ворковать, в то время как пухлые голубые обезьянки заставляли людей хихикать и показывать пальцем.

— Почему ты здесь? — прошептала я пирогу. — Почему? Почему? Почему?

Здорово. Теперь я разговаривала с неодушевленными предметами. Погодите. Были ли предметы, которые могли материализоваться и дематериализоваться, неодушевленными?

Я мрачно осознала, что, в конце концов, неодушевлённый или нет, я всё равно болтала с пирогом.

— Ты спрашиваешь меня? — голос Римо отвлёк моё внимание от испорченной выпечки.

— Нет.

Он приподнял темную бровь, всё ещё сжимая фотографию в рамке.

— Ты думаешь, пирог как-то связан с этим?

— А ты нет? Я к тому что, если бы он был просто для того, чтобы напугать нас, почему бы не сделать так, чтобы появились другие вещи? Почему персиковый пирог?

Точно так же, как это происходило слишком много раз до этого, пролитое содержимое испарилось и восстановилось.

Пирог. Пирог. Пирог. Пирог. Пирог. Пирог.

Это слово пронзительно прозвучало в такт с трескучим сигналом тревоги.

Я встала так быстро, что мой стул заскользил и опрокинулся.