Грязная буйная штучка (СИ) - Калитина София
Только я открываю рот и что-то сказать – хотя понятия не имею, что именно из меня вырвется, когда эти искренние эмоции поднимаются вверх по горлу – моя удочка резко дергается и сильно наклоняется к воде.
– Ого, так, спокойно, – с восторгом в глазам восклицает Настя, подходит ближе и берет мою удочку. – Смотри, ты что-то поймала.
Рыбалка с папой на реке в Северной Калифорнии, когда я была маленькой, никак не подготовила меня к вытаскиванию рыбы из океана. Когда это двадцатисантиметровая форель, и поплавок прыгает в воде, то, нагнувшись, своей худенькой рукой в свои двенадцать лет я с легкостью наматывала леску и доставала ее из реки. А тут приходится напрягать каждую мышцу в борьбе с этим плавающим монстром. Я держу леску и начинаю ее подтягивать, и каждый сантиметр – как маленькая победа. Настя позади кричит и охает, словно я вытаскиваю белую акулу. К нам подходят двое мужчин, и начинают меня подбадривать.
– Давай, помогу? – кричит Настя среди всеобщего ликования.
– Отвали!
Теперь я понимаю, почему она сняла кофту; я вспотела, и уже начала ругаться, с чего это идея поехать на морскую рыбалку показалась мне удачной. Но увидев первые очертания палтуса – с шипами вдоль позвоночника и его огромный размер – я забыла обо всем.
– Моя рыба намного больше твоей! – ору я.
Сзади встает Настя, чтобы помочь вытащить, после того как в течение десяти минут борьбы мои руки начали дрожать и неметь. Снова и снова мы вместе тянем, и наконец из воды показывается великолепный палтус. Когда он падает на палубу, начинается сама противная часть, но Настя, удерживая его, что-то делает – так быстро, что я не успеваю заметить – и палтус замирает. Рыба была такой холодной от воды, когда она передала ее мне, чтобы я взяла за жабры и сфотографировалась.
Мне пришлось держать ее обеими руками, потому что она была огромной. Это самая большая рыбина из всех нами пойманных, и чувство было просто потрясающим, но, конечно, не таким захватывающим по сравнению со взглядом Насти на меня, когда она потянулась за телефоном.
– Держи ее, малышка, – тихо говорит она, и её глаза блестят от гордости. – Дай я тебя сфотографирую.
Мои руки дрожат от тяжести, но я держу ее, чтобы ей было видно. Она делает снимок и подходит ко мне, забирает палтуса и передает его Стиву, чтобы он сохранила его для нас.
– А мы обсудим, что ты только что назвала меня малышкой? – спрашиваю я, когда она наклоняется, чтобы насадить новую наживку на моей удочке.
Я скорее чувствую, нежели слышу её тихий смех, когда она встает и целует меня в макушку.
– Нет.
Я пытаюсь собрать волю в кулак, чтобы сдержать расплывающуюся глупую улыбку. Но это очень тяжело. У меня кружится голова, и я готова разразиться диснеевскими песнями прямо здесь, на лодке, полной потных стариков.
***
Когда мы вернулись на пристань, я извинилась и ушла в туалет, но на самом деле я хотела позвонить и спросить, как дела у мамы. Мы почти полдня были вне зоны доступа. Это было волшебное и страшное время одновременно. А вдруг что-то случилось?
Папа отвечает уже после первого гудка, его голос спокойный и расслабленный.
– Привет, Тюльпанчик.
– Привет, приятель. Как там наша королева?
– В порядке, – отвечает он. – Мы выехали в город на обед.
– Значит, все нормально? Никаких осложнений?
На другом конце трубки папа вздыхает, и я вздрагиваю, понимая, что веду себя, как маньячка. Доктор нам раз пять сказал, что первый сеанс химиотерапии для мамы будет легким. А вот последующие уже сложнее.
– Ты сама себя изводишь, – говорит папа, и я знаю, что он улыбается, но так же и серьезен. – Это долгий процесс.
– Я знаю, знаю, – вздохнув, отвечаю я.
– Как прошла рыбалка?
– Превосходно. Я в восторге.
– От рыбалки или от девушки?
Я снова вздыхаю.
– От обеих.
– Замечательно, тогда приводи Настю сегодня. Я сказал Сальваторе, что свободен, пока в апреле не начнутся сьемки «Бескрайнего Горизонта».
Папин друг и коллега Сальваторе устраивает сегодня вечеринку по случаю празднования начала работы его нового продюсерского центра. «Бескрайний Горизонт» – это новый фильм, заслуживающий Оскара, душераздирающая драма, действия которой разворачиваются – барабанная дробь – на корабле. По правде говоря, я смутно представляю Настю на такой вечеринке, но предчувствие подсказывает, что все будет хорошо. И если Настя моя «Та Самая», то она уже принадлежит к этому кругу, неважно, знает ли она там кого-нибудь или нет.
К тому же, проект стартует только через полгода, и мое сердце сжимается, – надеюсь, к этому времени мама пойдет на поправку.
Я возвращаюсь на пристань и нахожу Настю с большой пачкой чипсов в руках. Она предлагает мне немного, и я не могу устоять. Я и не подозревала, что так проголодалась, пока не съела немного этих соленых вкусняшек.
– Не хочешь сегодня пойти на вечеринку? – с набитым ртом спрашиваю я.
С таким же полным ртом еды она уточняет:
– Что за вечеринка?
– Киношники. Роскошь. Мартини и оливки.
Она пожимает плечами и спрашивает:
– А ты будешь моей спутницей?
Я улыбаюсь самой обворожительной улыбкой и киваю.
Она улыбается в ответ и стряхивает соль с моего подбородка.
– Конечно, Печенька.
***
Настя ждала меня возле дома Леры, когда я забрала её в семь вечера. На ней была та же одежда, что и на встрече в Л-А, но сегодня она умудрилась выглядеть намного лучше. От проведенного дня на свежем воздухе она более расслабленная. Да и загорелая Настя – это убийственно.
Она садится на пассажирское сиденье, ворча по поводу моей маленькой машины, а потом смотрит на меня.
– Вау, – говорит она. – Выйди.
– Что? – пугаюсь я, быстро осматривая платье, чтобы убедиться, что не пролила на себя апельсиновый сок, когда пила его прямо из бутылки, торопясь выходить.
– Хочу на тебя посмотреть, – говорит она и тянется через меня, чтобы открыть мою дверь. – Выйди, чтобы я могла тебя увидеть.
– О-о, – я выхожу, расправляю платье на бедрах и встаю перед машиной. Настя остается в машине, откидывается на спинку сиденья и смотрит в лобовое стекло. Я вижу, как одними губами она произносит: «Боже мой».
– Что? – кричу я.
Качая головой, она говорит:
– Выглядишь обалденно.
Я смотрю на свое платье. Оно сапфирового цвета – кстати, он мне очень идет –облегающее сверху и расклешенное внизу, длиной до колен. Я надела золотые босоножки на шпильке, а на шее простой золотой кулон, который папа подарил мне на совершеннолетие. Но сегодня я не сильно задумывалась, что надеть – а не как тем вечером в баре, когда хотела выглядеть непринужденно-очаровательно, а Настя меня без конца поддразнивала. И вот когда я забила на это и напилась соку, будто парнишка с похмелья, Настя теряет дар речи.
Когда я снова сажусь в машину, она без промедлений наклоняется, берет в руки мое лицо, смотрит на меня тяжелым взглядом и прижимается губами к моим. Как только мы касаемся друг друга, она слегка приоткрывает губы, у неё вырывается тихое «О-о», она пододвигается ближе и зажимает мою нижнюю губу между своими. Когда я чувствую дразнящее скольжение её языка, понимаю: все пропало. Я пропала.
Мои руки оказываются в её волосах, и я хочу намного большего, я почти схожу с ума. Хочу чувствовать её каждым дюймом своего тела. Она издает такие глубокие тихие звуки, что они, вибрируя, прокатываются по моим костям, сотрясая и превращая в ничто, в девушку, у которой от желания дрожат руки, кипит кровь и со страшной скоростью разливается по венам. Я поднимаю ноги и пересаживаюсь ей на колени. Она резко опускает свое сиденье, и я падаю на неё, расставив ноги по обе стороны от её коленей. Она рывком дергает меня ближе к себе, приподнимает свои бедра и потирается об меня, и я вскрикиваю, когда чувствую, как плотно прижимается её лобок у меня между ног.
Когда она хрипло стонет, этот звук – словно спусковой крючок для меня, и я даю себе волю. Мне не важно, что мы в машине посреди улицы. На улице тихо. Сумерки. С таким же успехом мы могли быть где-нибудь на необитаемом острове, и меня волновало бы только это желание.
