После долго и счастливо (ЛП) - Лиезе Хлоя
Теперь пирсинг вернулся. И я гадаю, вдруг та часть её, что ей приходилось подавлять, тоже вернулась. Я надеюсь на это.
Фрейя заканчивает наносить солнцезащитный крем на лицо и замечает, что я смотрю на неё. Наши взгляды встречаются в отражении зеркала.
— Увидимся там, — коротко говорит она.
Затем уходит. Я упираюсь лбом в стенку душевой кабины и делаю воду ледяной.
Вытершись и надев плавки, я спускаюсь по лестнице и осматриваю дом. Когда мы приехали сюда, я целиком зациклился на том, чтобы помыться, и мало внимания уделил дому, но теперь я вижу, что он великолепен. Просторный, но вместе с тем уютный, с большими окнами с обеих сторон. Стены холодного белого оттенка, балки и полы из тёмной древесины. Ткани и картины тёплых и гостеприимных природных тонов, мебель в стиле 1950-х, множество благоухающих комнатных цветов с яркими лепестками и блестящими тёмно-зелёными листьями. Я с завистью смотрю на большой L-образный диван карамельного цвета и впитываю тишину. Мне хочется вздремнуть. Но мне стоит пообщаться со всеми на берегу. А вздремнуть всегда можно на солнце.
Закончив осматривать гостиную, я поворачиваюсь к открытой зоне столовой и кухни и иду вперед, но тут воздух пронзает долгий непристойный свист.
Я застываю, затем медленно оборачиваюсь через плечо.
В дальней стороне гостиной, в тёмном углу сидит попугай, которого я каким-то образом пропустил, и раскачивается на своей жёрдочке. Большой зелёный попугай, который резким движением склоняет голову набок и смотрит на меня.
Я оглядываюсь по сторонам, ожидая, что кто-то из Бергманов выскочит из-за угла и засмеётся над своим уморительным розыгрышем. Ха-ха. Давайте перепугаем Эйдена подкатывающим к нему попугаем.
Эта птица же не идёт в комплекте с домом, нет? Если так, то мне кажется, что кто-то должен был предупредить меня о здоровенном непристойном попугае.
— Вот это жопа, — верещит он.
Мои брови взлетают выше.
— Прошу прощения?
Вертя головой, попугай будто задаёт ритм, затем говорит:
— Тугая киска, вонзиться быстро…
Срань господня.
Я направляюсь к птице, не зная, что именно сделать, но она продолжает.
— …Шлёпни по жопке, пусть это случится…
Я резко хлопаю в ладоши.
— Тебе нельзя такое говорить. Это… это… семейный отпуск.
Попугаю плевать.
— Слижи сливки с премиум киски, вот так, продолжай лизать, заставь меня кричать!
— Эй! — я достаточно близко, так что от следующего моего хлопка попугай дёргается, затем склоняет голову набок и снова протяжно свистит.
Я упираю руки в бока.
— Ну серьёзно.
— Привет, красавчик, — чирикает он.
— И тебе привет, — говорю я. — Не надо больше… вот этого, ясно?
Попугай ершится, затем разворачивается на жёрдочке спиной ко мне. Ну, хотя бы притих.
Повернувшись, я иду в ту сторону дома, что выходит на пляж. Я почти у двери, когда попугай говорит: «Классная жопка» и начинает гоготать.
Я решаю быть выше этого и захлопываю дверь за собой.
Все пляжи на Гавайях являются общественным достоянием, отчего эта роскошь вокруг меня делается чуть менее ошеломительной. Шагая в сторону Бергманов, я вижу детей, играющих в прибое, и ещё одну семью в стороне, которая смеётся и строит замок из песка.
И Бергманы идеально вписываются в семейную картину. Зигги читает под зонтиком, который она делит с Акселем; они оба вытянулись на шезлонгах, одетые в футболки и шорты. Рен позади Фрэнки, втирает солнцезащитный крем в её спину и говорит на ухо что-то, что заставляет её смеяться.
Мои тесть и тёща машут мне через плечо, их шезлонги прикопаны в мягкий песок, а волны лижут их ноги. Я машу им в ответ. Несколько шезлонгов свободны, так что я подхожу и расстилаю своё полотенце на одном из них.
— Кто-нибудь говорил с попугаем? — спрашиваю я.
Они все смотрят на меня.
Зигги улыбается и опускает взгляд.
— Ага. Она была такой милой — сказала «Привет, лапочка!».
— Правда? Хм, — опустившись на шезлонг, я открываю бутылку воды и делаю большой глоток.
Рен склоняет голову набок.
— Эсмеральда была довольно тихой, когда я ранее был на кухне. Тайлер сказал, что она уже стареет и много спит. Я позвонил ему, потому что беспокоился, вдруг она вылетит через открытое окно, но он сказал, что она домоседка, и нам не о чём беспокоиться.
— Моя девочка, — отзывается Фрэнки.
Рен втирает в неё солнцезащитный крем и ласково сжимает её плечи.
— А почему ты спрашиваешь? Она сказала что-то смешное?
Видимо, Эсмеральда приставала только ко мне. Я оставлю эти сведения при себе, пока не услышу обратного.
— Да просто любопытно.
— Понял, — говорит он. — Полёт прошёл хорошо?
— Настолько хорошо, насколько хорошими бывают полёты.
Он щурится от солнца и улыбается.
— Да, так и думал, что ты так скажешь.
— Спасибо, — говорю я, проглотив гордость. — Это было невероятно щедро с твоей стороны, Рен.
Он краснеет как помидор и косится на Фрэнки, которая улыбается ему через плечо.
— Ооо, — тянет она. — Ты заставил Зензеро покраснеть.
Зензеро — это итальянское слово, означающее «имбирь», и Фрэнки прозвала так Рена за его медные волосы2. Наградив её притворно сердитым взглядом, Рен краснеет ещё гуще, затем откашливается и смотрит на меня.
— Не за что. Это… я честно думаю, что профессиональные спортсмены зарабатывают абсурдные суммы денег. Благодаря оплате перелета мой банковский счет выглядит менее возмутительным.
Фрэнки хрюкает и похлопывает его по бедру.
— Я этого не понимаю. Завалите меня деньгами. Можете называть меня Скруджем. С другой стороны, я выросла в лачуге в Квинсе, нося одежду моей старшей сестры и выживая на скидочных купонах.
Что-то внутри меня расслабляется, слыша это и зная, что не я один вырос в бедности. Фрэнки награждает меня проницательным взглядом.
— Ты вызываешь у меня ассоциации с Александром Гамильтоном3, Эйден.
— Даже не смей начинать петь, — говорит Рен. — Только не в присутствии Оливера. Это его сокрушит.
Фрэнки смеётся.
— Да я бы ни за что. Этот парень помешан ещё сильнее, чем я. И сейчас не время. У меня тут разговор по душам с Океанскими Глазами.
— Эй, — Рен тычет её в бок. — Никаких комплиментов моему привлекательному зятю. Или разговоров по душам.
— Расслабься, Зензеро, — любовно говорит она, взглянув на Рена. — У него великолепные глаза, но как тебе известно, я питаю слабость к рыжим, — повернувшись обратно ко мне, она говорит: — Так я права?
— Ага. Я вырос в схожих условиях, и я не планирую снова жить так.
Произнести такое вслух как будто дарит свободу. Обычно в присутствии Бергманов я избегаю темы своего детства, не потому что стыжусь, а потому что это так ярко контрастирует с их жизнями, и никто не хочет быть тем бедным ребёнком на Рождество, который говорит «Эй, это как в фильмах, которые я смотрел и только мечтал о таком. Поверить не могу, что я сижу тут за настоящим праздничным ужином!».
Это портит атмосферу. Особенно когда моя мама отказывается приходить. Она заказывает китайскую еду с доставкой в свою квартиру, смотрит рождественские фильмы и клянётся, что ничто не сделает её счастливее. Я всё равно навязываюсь навестить её утром в канун Рождества и вижу, что она втайне наслаждается этим.
— Так и знала, — говорит Фрэнки, выдёргивая меня из моих мыслей. — Я такая же. Ну типа, если когда-нибудь стану возмутительно богатой, я не планирую превращаться в скупердяя, но приятно не беспокоиться о деньгах.
— Целиком и полностью согласен, — говорю я ей. — Если когда-нибудь разбогатею, не буду зажимать всё и не делиться, но я бы не отказался от внушительной цифры на счету.
— Так выпьем же за это, — она приподнимает бутылку воды.
Рен улыбается нам, затем оглядывается по сторонам.
— Где Фрейя?
— Не знаю, — я тоже осматриваюсь. — Где… остальные братья?
— Все на месте и пересчитаны, — говорит Вигго где-то за моим плечом.
