Развод. Зона любви (СИ) - Соболева Ульяна ramzena
Слева сидит Виктор. Его лицо изображает горе — горе «пострадавшего мужа», которому изменили, обманули и предали. Я вижу его сложенные на коленях руки, безупречно отглаженный костюм, и мне хочется рвануться к нему с кулаками. Это он всё это подстроил. Он уничтожил меня.
Он ловит мой взгляд, и его губы чуть дрогнули. Едва заметная, мимолётная усмешка. Показалось? Нет. Я знаю этого человека лучше, чем он думает. Это не ошибка. Он радуется. Радуется моему падению.
Я резко оборачиваюсь к своему адвокату, который с самого начала выглядел так, словно ему всё равно, чем это закончится.
— Делайте что-нибудь! Вы должны их остановить! — почти шепчу ему, хотя внутри меня всё кричит, рычит, сгорает.
Он избегает моего взгляда. Кривит губы в профессиональную маску «ничем помочь не могу».
— Анна, я сделал всё, что мог.
Врет. Он врёт, и я знаю это. Его трусливые глаза бегают по залу, как у загнанного животного. Виктор подкупил его. Купил всё. Судью, свидетелей, доказательства. Даже мой адвокат — его марионетка.
— Подлец, — шепчу я, чувствуя, как комок ненависти подступает к горлу, мешая дышать. — Все вы подлецы.
Они уводят меня. Я даже не замечаю, когда охранники успели подойти ко мне. Их грубые руки сжимают мои запястья, и холод металла наручников врезается в кожу.
Мой взгляд автоматически ищет детей. Пытаюсь зацепиться за что-то настоящее, за спасительную якорь, который не даст мне утонуть в этом море лжи и предательства.
Марина отворачивается. Её тонкие плечи вздрагивают, но она не смотрит в мою сторону.
Максим стоит с опущенной головой. Его волосы падают на лоб, скрывая лицо, но я знаю — он смотрит в пол. Он не поднимает глаз. Не хочет видеть меня.
Горло сдавливает такой спазм, что я чуть не задыхаюсь.
— Дети… — голос ломается на первой же слоге. — Посмотрите на меня! Марина, Максим, я не виновна! Я клянусь вам, это ошибка!
Но они не поднимают глаз.
Виктор подходит к ним и кладёт руки на их плечи, будто он здесь единственный, кто может их защитить. Их защитить от меня.
— Не уходите… — прошу я, больше не крича, а шепча. Этот шёпот ломается, как сухая ветка под тяжестью снега.
Но они уходят. Они просто разворачиваются и идут к выходу вместе с ним. Мой бывший муж забирает с собой всё, что у меня когда-либо было дорого.
Мои ноги подкашиваются, и только охранники удерживают меня от падения.
Холодный коридор впереди, стражи закона по бокам — путь в новую реальность. В реальность, где меня нет. Где есть только пустота, тюрьма и годы одиночества.
Но хуже всего — это тишина. Тишина в груди, там, где когда-то билось сердце.
Восемь лет.
Эти слова будут звучать в моей голове, пока не сотрётся всё остальное.
Глава 3
Машина трясётся на каждой кочке, и этот глухой ритм словно отбивает мою смерть. Внутри всё онемело. Глаза не мигают, руки ледяные, а грудь будто сдавливает тисками. Я смотрю в окно, но за ним — пустота. Ни города, ни дорог, ни людей. Только серый размазанный фон, который тянется в бесконечность, как моя боль.
Я не чувствую движения. Кажется, будто меня заперли в стеклянной клетке, из которой уже не выбраться. Полицейские впереди о чём-то переговариваются, но я не слышу их. Шум сирены, звон ключей и грубые команды остались где-то далеко, словно это было с кем-то другим. Со мной — всё это не могло случиться.
Нет.
Это просто длинный страшный сон. Сейчас я открою глаза, Виктор поцелует меня в лоб и скажет, что я просто устала, переутомилась, а всё это — игра моего разума. Да, вот сейчас… открою глаза…
Я открываю глаза.
Машина едет дальше. Наручники холодят запястья, давят на кожу. Металл будто намертво впился в меня, словно готов остаться навечно.
Как это случилось?
В голове медленно, болезненно всплывают обрывки вчерашнего вечера, как фотографии, из которых кто-то вырвал половину и оставил только фрагменты.
Вчера я стояла на кухне, в моём уютном маленьком мирке, где всё казалось таким простым. Нож стучал по разделочной доске — я резала свежие помидоры для салата, пока на плите шипел стейк. Я помню, как из духовки доносился запах запечённого картофеля. Тёплый, обволакивающий запах дома, где любили, где ждали. Где я думала, что счастлива.
Максим и Марина болтали в соседней комнате, а потом на кухне. Виктор был в кабинете — как всегда занят своими делами. Я думала, что так будет всегда.
Мы планировали отпуск. Я мечтала о том, как летом поедем на море в Испанию, как будем гулять по берегу, смеяться, строить замки из песка. Я помню, как в тот момент даже улыбнулась, представляя, как Марина бежит с обернутым на плечах полотенцем, словно маленькая. Ее муж пойдет за напитками, Виктор валяется на шезлонге.
Всё это — всего лишь вчера.
А сейчас я сижу в полицейской машине, закованная в наручники, и мои дети смотрели на меня, как на преступницу.
Как так быстро всё рухнуло?
— Такие женщины в тюрьме долго не продержатся, — тихо бросает один из полицейских другому, не подозревая, что я слышу.
Такие!
Я не собираюсь умирать.
Моё сердце холодное, но под этой ледяной коркой начинает прорастать маленькое зерно ярости. Оно крошечное, но оно растёт. Оно колет меня изнутри, оживляет.
Я смотрю на свои дрожащие руки и тихо, едва слышно шепчу:
— Я должна выжить.
Мои пальцы стискиваются в кулаки.
— Я должна вернуть свою жизнь.
Внутри меня зреет сила, глухая и первобытная, как зверь в клетке. Пусть я сейчас на дне. Пусть у меня отняли всё. Пусть Виктор считает, что выиграл эту партию.
Но я ещё не сдалась.
Машина трясётся на очередной кочке, и я поднимаю голову. Впервые за весь путь. Я смотрю вперёд, туда, где начинается путь длиной в восемь лет.
Но я знаю одно: я вернусь.
И когда это случится, Виктор пожалеет о каждой секунде того вечера, когда решил разрушить мою жизнь.
Тяжёлая железная дверь захлопнулась за мной с таким гулким стуком, что я почувствовала, как его отголоски пробрались внутрь моего тела. Словно этот звук поставил точку на всей моей прежней жизни. Всё кончено. Теперь — только тьма.
Комната — нет, камера — встретила меня ледяным дыханием сырости и запустения. Грязные, местами отслаивающиеся стены будто сжимались со всех сторон, как ловушка, из которой не выбраться. Узкое окно под потолком, обмотанное решёткой, едва пропускало свет. Серое пятно на полу напоминало засохшую кровь. Я не осмелилась подойти ближе.
Матрас на шконке был серым, вонючим и мятым, с пятнами, о происхождении которых лучше не знать. Он выглядел так, будто прошёл через тысячи чужих ночных кошмаров.
Я стояла посреди камеры, как маленькая потерявшаяся девочка, которую бросили в этом месте на съедение чему-то невидимому и страшному. Глоток воздуха обжигал лёгкие, как кислота.
— Чего встала? Принцесса, нары ждут! — насмешливо хмыкнула одна из сокамерниц, худая женщина с жирными прядями волос и глазами, в которых не было ни намёка на доброту. Она сидела на соседней шконке и ковырялась в грязных ногтях, будто уже привыкла к этой тюрьме так же, как к своим собственным пальцам.
Вторая, с коротко остриженными волосами и татуировкой на шее, захихикала, жуя какой-то сухарь:
— Добро пожаловать в новую жизнь, принцесса. Привыкай. Здесь не будет ни слуг, ни золотых постелей.
Они засмеялись, как стая ворон, каркающих над трупом. Их голоса впивались мне в уши и подталкивали к краю пропасти, где уже готов был сорваться крик отчаяния.
Но я промолчала. Не потому, что не хотела кричать. Я хотела. Боже, как я хотела закричать так, чтобы стены треснули, чтобы они поняли, что я не заслужила этого, что я невиновна. Но мой крик застрял где-то глубоко внутри, у самого дна. Там, где уже начала формироваться новая Анна.
Я медленно опустилась на матрас. Он вонял сыростью, плесенью и чем-то, что вызывало тошноту. Пружины больно врезались в спину, но я не шевелилась. Я легла на него, как ложатся в могилу, когда больше не ждёшь спасения.
