Развод. Зона любви (СИ) - Соболева Ульяна ramzena

Виктор откидывается на спинку стула и берёт вилку в руки, будто просто решил попробовать кусок рыбы, но я вижу, как его пальцы сжимаются слишком крепко. Он знает, что я чувствую это. Он знает, что я вижу его насквозь. Но он ничего не делает.

Я отпускаю руку Марины, снова делаю глоток шампанского и чувствую, как оно обжигает горло. Боже, я не хочу этого знать. Я не хочу знать, что происходит с моим мужем.

Но теперь, сидя за этим идеально накрытым столом, я понимаю: эта трещина больше, чем я думала.

Снаружи позвонили. Кто-то пришел.

Я вздрагиваю и автоматически бросаю взгляд на часы — слишком поздно для гостей.

— Я открою, — говорю я и встаю со стула. Сердце бьётся быстро, но я заставляю себя успокоиться. Может, это сосед, попросить соль или пожаловаться на музыку.

— Может…поздравить пришли или принесли цветы. — говорит Марина.

Звонят настойчиво. Я выхожу по узкой дорожке к калитке, открываю, и всё внутри меня вздрагивает.

Передо мной стоят четверо полицейских в форме. Холодные лица. Никакой улыбки, никакого объяснения, только деловой тон и документ, который мне суют прямо в лицо.

— Анна Викторовна Брагина?

— Да, — мой голос трещит, как старое стекло.

— У нас ордер на обыск и арест по подозрению в финансовых махинациях и хищении крупных денежных средств через семейный бизнес.

Я не понимаю слов. Они звучат, как шум телевизора на заднем плане, в который ты не вслушиваешься. Обыск. Арест. Хищение. Семейный бизнес.

Я слышу, как бокал выскальзывает из моей руки и разбивается о дорожку, разлетаясь осколками. Звук возвращает меня в реальность, но ненадолго. Я открываю рот, но из него вырывается только:

— Что? Нет. Это ошибка. Это какая-то ошибка!

Офицеры проходят мимо меня в дом, как будто я — пустое место. Я пытаюсь их остановить, кричу:

— Подождите! Остановитесь! Виктор!

Я оборачиваюсь и вижу его. Мой муж стоит в холле, напротив лестницы. Его лицо бледное, губы сжаты в тонкую линию. Он не двигается. Он просто смотрит.

— Виктор, скажи им! — Я хватаю его за руку, но она ледяная, как будто он уже не живой. — Скажи им, что это ошибка!

Его пальцы отодвигаются от моих так осторожно, как будто я яд.

Полицейский подходит ближе и спрашивает его:

— Господин Брагин, вы знали о финансовых махинациях вашей жены?

Я смотрю на Виктора. Я молюсь, что сейчас он посмотрит на меня, возьмёт мою руку и скажет, что это чушь. Что это ошибка. Что мы вместе разберёмся. Он же мой муж. Мы женаты уже 25 лет. Он клянётся мне в любви каждое утро, когда пьёт кофе.

Но он тяжело вздыхает.

— Нет, — говорит он ровным голосом, но я слышу в нём усталость. — Я сам недавно узнал. Я в шоке, как и вы.

Как и вы.

У меня холодеют пальцы, колени подгибаются, и я хватаюсь за его плечо, как утопающий за спасательный круг. Но его плечо холодное, и он отступает на шаг назад.

— Ты знал, — шепчу я. Горло пересыхает, а голос срывается так тихо, что я не уверена, услышал ли он меня. — Ты знал… и молчал?

Виктор не смотрит на меня. Он смотрит куда-то мимо, на пол, на стену — куда угодно, только не в мои глаза. Как будто я перестала существовать.

Я оседаю на колени прямо на пол прихожей, хотя даже не помню, как упала. Моё платье собирается складками, туфли впиваются в щиколотки, но я ничего не чувствую. Только боль в груди. Дети молчат. Не двигаются…Марина смотрит на меня, на отца.

— Это какое-то недоразумение. Папа не молчи.

— Увы это правда! — кивает он…

Мир рушится. Я больше не слышу команд офицеров, не вижу, как они вытаскивают документы из шкафа. Я слышу только его слова, снова и снова: Я сам недавно узнал. Я в шоке, как и вы.

Сколько времени он знал? Неделю? Месяц? А может, с самого начала? Он всё это время спал со мной в одной кровати, смотрел мне в глаза и молчал. Он предал меня так тихо, что я даже не заметила, когда это случилось.

Полицейские надевают на меня наручники. Металл холодит кожу. Я не сопротивляюсь. Мои глаза всё ещё прикованы к Виктору. Он даже не пытается вмешаться.

Глава 2

Его слова впиваются в меня, как нож, разрывая всё внутри.

— Я не мог представить, что ты способна на такое.

Я слышу его голос, но не понимаю. Это не может быть он. Не мой Виктор. Мой муж никогда бы не сказал этого. Он знает меня. Он должен знать. Мы столько лет были вместе. Я держала его за руку в больнице, когда он лежал с температурой, стирала его рубашки, когда он приходил домой поздно, я родила ему детей и улыбалась, даже когда хотела плакать от усталости. Он знает меня. Он должен знать, что это ошибка.

Я смотрю на него, как будто сейчас смогу прочитать правду в его глазах. Но там пусто. Серо. Ничего.

— Ты… не веришь мне? — шепчу я. Губы едва двигаются. Словно парализованы. Я боюсь даже дышать, потому что если он не ответит, я рухну прямо здесь.

Он молчит.

Его молчание — это самое страшное, что я когда-либо слышала. Оно холодное, как ледяная вода, которая заливает лёгкие и не даёт дышать. Я ищу в его взгляде что-то, что скажет мне: Я верю тебе. Я с тобой. Но он смотрит сквозь меня, как будто я больше не существую.

Нет. Нет. Это сон. Это ошибка.

Я делаю шаг вперёд и хватаюсь за край его пиджака, как за спасательный круг. Он должен что-то сказать. Сейчас. Он должен меня спасти. Он же мой муж. Мой Виктор.

Но он отступает на шаг назад. Я чувствую, как мои пальцы соскальзывают с его ткани, как будто я упускаю его навсегда. Пустота между нами больше не заполнится.

Марина делает шаг вперёд. Я слышу её всхлип, и этот звук режет меня изнутри. Я смотрю на свою дочь — она выглядит так, будто её мир рушится вместе с моим. Лицо побелело, губы дрожат, глаза блестят от слёз, которые она пытается удержать.

Она хочет мне верить. Я вижу это. Она цепляется за надежду, за то, что я скажу ей что-то, что развеет этот ужас. Она сжимает кулаки так сильно, что я вижу, как ногти впиваются в кожу.

— Мама… — её голос рвётся из глубины души. — Скажи, что это неправда. Пожалуйста.

Её голос дрожит, она задыхается от собственного страха, но не может остановиться. Она ждёт. Она ещё верит, что я могу всё исправить.

Я тянусь к ней, пытаясь взять её за руку.

Пальцы дрожат. Я должна её удержать, я не могу позволить ей отдалиться.

Но она отступает.

Она отступает так медленно, но это больнее, чем если бы она закричала. Её шаг назад рвёт моё сердце на куски.

— Марина… — шепчу я, но голос срывается.

— Это ошибка, — наконец произношу я громче. Я хочу верить, что если повторю это достаточно много раз, она поверит. — Это ошибка. Ты должна мне верить. Я не делала этого.

Но в её глазах я вижу сомнение. Оно растёт, как тень. И эта тень уже поглотила нас обеих.

Когда судья объявляет приговор, я чувствую, как в груди что-то разрывается. Восемь лет. Восемь. Лет. Как медленно и мучительно каждое слово рвёт мой разум на куски, а сердце… сердце кажется мёртвым. Оно больше не бьётся, не сопротивляется, не живёт.

— Восемь лет лишения свободы в колонии общего режима, — голос судьи звучит откуда-то издалека, глухо, словно я слушаю его из-под воды.

Это сон. Это точно сон. Должен быть. Всё это не может быть реальностью. Я не могу сидеть здесь в этом душном, пропахшем слезами и потом зале суда, не могу слышать, как молоток судьи глухо ударяет по деревянной поверхности, запечатывая мою судьбу, как крышка гроба.

Мои руки дрожат. Губы дрожат. Но я молчу. До того момента, пока звук слов не доходит до самой глубины моего сознания.

Восемь лет.

— Нет! — крик срывается с моих губ так неожиданно, что даже охранник вздрагивает. — Нет, я не виновна! Вы не можете так со мной поступить! Я НИЧЕГО не сделала!

Но мой крик глохнет в стенах зала суда, как будто они проглотили его, пережевали и выплюнули обратно — тишиной. Мёртвой тишиной.