Летний дворец - К. С. Пакат
— У тебя были поклонники в Арле.
— Тогда меня это не трогало.
Природа здесь была дикой, не то что в столице, где в ясный день можно было разглядеть Истиму. Здесь же, насколько хватало глаз, вокруг расстилался лишь бескрайний океан.
— Моя мать заложила эти сады, — сказал Дэймен. Его сердце колотилось. — Тебе нравится? Теперь они наши, — Слово «наши» по-прежнему казалось слишком смелым. Он видел зеркальное отражение собственных ощущений в Лорене — застенчиво неловкого перед столь горячо желаемым.
— Мне нравится, — сказал Лорен. — По-моему, они прекрасны.
Пальцы Лорена снова сплелись с его — маленький интимный жест, переполнивший его сердце тихой радостью.
— Я нечасто думаю о ней. Только когда прихожу сюда.
— Ты не похож на неё.
— Да?
— Её статуя на Иосе… в ней всего три фута.
Уголки губ Дэймена дрогнули. Он знал эту статую, возвышающуюся на постаменте в Северном зале.
— Здесь тоже есть её статуя. Пойдём, познакомишься с ней.
Могло показаться глупым это его иррациональное желание показать её Лорену. Он вздрогнул — они пришли к арке, за которой открывался сад.
— Беру свои слова назад, ты весь в неё, — сказал Лорен, глядя снизу вверх. Здесь статуя была определённо больше.
Дэймен улыбался; было радостно наблюдать, как Лорен открывает новые стороны самого себя — юношу, в котором оказалось столько нежности, веселья и порой неожиданной искренности. Приняв решение впустить Дэймена, Лорен больше не отступался от него. Когда его воображаемые стены вновь поднялись, Дэймен остался внутри них.
Но когда Лорен остановился перед статуей его матери, в воздухе повеяло чем-то более серьёзным, словно принц и статуя молчаливо беседовали друг с другом.
В отличие от Патраса, в Акиелосе было не принято раскрашивать статуи. Его мать, Эгерия, смотрела на море мраморными глазами, хотя у неё были тёмные волосы и глаза, как и у него самого и у его отца. Он увидел её глазами Лорена: старомодное платье из мрамора, вьющиеся волосы, её стать, классические черты и величаво протянутую вперёд руку.
Дэймен вдруг осознал, что не знает, какого роста была его мать в действительности. Он никогда не спрашивал об этом, и никто никогда ему не говорил.
Лорен сделал формальный акиелосский жест, который вполне соответствовал его хитону и обстановке вокруг, но резко отличался от его привычной вирийской манеры. У Дэймена мурашки пробежали по коже от ощущения странности происходящего. На Акиелосе было принято испрашивать разрешения родителей возлюбленного. Если бы всё сложилось иначе, Дэймен, возможно, преклонил бы колена в большом зале перед царем Алероном, прося права ухаживать за его младшим сыном.
Но не так всё было у них. Все их родные были мертвы.
— Я позабочусь о Вашем сыне, — сказал Лорен. — Я буду защищать его королевство, как если бы оно было моим собственным. Я отдам свою жизнь за его народ.
Солнце над ними стояло высоко, и тень манила укрыться от его лучей. Ветви деревьев вокруг них были насыщены терпким ароматом.
— Я никогда не подведу его. Обещаю Вам, — сказал Лорен.
— Лорен, — выдохнул Дэймен, когда тот снова повернулся лицом к нему.
— В Арле есть место… статуя не слишком похожа на него, но мой брат похоронен там. Я ходил туда иногда и разговаривал с ним… разговаривал сам с собой. Если у меня были проблемы на тренировках. Или чтобы рассказать ему, как тяжело мне было завоевать уважение гвардии принца. То, о чём ему нравилось слушать. Если хочешь, я возьму тебя туда с собой, когда мы отправимся с визитом.
— Я бы с радостью. — Потеря близких всегда стояла между ними, и Дэймен буквально вытолкнул из себя слова: — Ты никогда не спрашивал об этом.
Ответ последовал после долгого молчания:
— Ты говорил, это было быстро.
Он говорил… Лорен спросил тогда — «Как заколоть свинью?» Слова Лорена звучали иначе теперь, словно он лелеял этот крошечный обрывок знания всё это время.
— Так и было.
Лорен отошёл туда, где за тенистыми ветвями открывался вид на море. Мгновение спустя Дэймен подошёл и стал рядом с ним. На лице Лорена свет и тени играли в прятки, создавая затейливые узоры.
— Он не позволил никому вмешаться. Он считал это справедливым — поединок двух принцев. Один на один.
— Да.
— К тому времени он был утомлён. Он сражался уже в течение нескольких часов. Но тот, с кем он бился — нет. Бой при Марласе возглавлял Кастор. Дамианос оставался в арьергарде, чтобы защищать короля. Он прискакал из-за линии фронта.
— Да.
— Он был благороден, и когда он пролил первую кровь, он дал Дамианосу время, чтобы подняться. Он не позволил никому вмешаться. Он считал… он считал, что это правильно. Он отступил назад и позволил мне подобрать мой меч. Я не знал, что делать. Прошло два года с тех пор, как кто-либо выбивал у меня оружие из рук. Когда мы возобновили сражение, он заставил меня отступить. Я не знаю, почему он срезал так сильно влево. Это была его единственная ошибка. Я понадеялся, что это не уловка, и в момент, когда он не мог успеть вернуться в позицию, я убил его. Я убил его.
— Зачем? — спросил Лорен тихо. Это прозвучало как вздох, по-детски наивный вопрос, на который не могло быть ответа. Солнце над ними палило нещадно. Дэймен вдруг осознал, что не может оторвать взгляда от Лорена. Он думал об отце и матери, об Огюсте, Касторе. Затем Лорен снова заговорил:
— В ночь, когда ты рассказал мне об этом месте, я впервые задумался о будущем. Я думал о том, чтобы приехать сюда. Я думал о том… чтобы быть с тобой. То, что ты это предложил, многое значило для меня. То, что было между нами на пути в Иос, уже было больше, чем я… на суде я думал, что это всё, конец. Я думал, что готов. А потом явился ты.
— На случай, если ты нуждался во мне, — сказал Дэймен.
— Я думал, что потерял всё, и обрёл тебя, и я всё равно мог ещё заключить сделку, если бы не знал, что и для тебя всё это так же.
Это было так схоже с его собственными мыслями — всё, что он знал, к чему привык, ушло, но вот это, нечто прекрасное и светлое, было прямо здесь, на своём законном месте.
Он не понял, каково было Лорену, пока сам не ощутил того же. Ему хотелось поговорить о своем брате, хоть немного,
