Обнаженная. История Эмманюэль - Кристель Сильвия
Женщины стараются сохранять красоту. Это долг, привычка, последняя элегантность. Для красивых звезд надо было бы создать особый режим недотрог, позволить им стареть безмятежно, пока они не угаснут в мягком свете своих воспоминании, защищенные от мелкой мстительной злобы, вдали от экранов, показывающих их вечно юными и элегантными, скрываясь от разочарования простодушной публики, которая, под впечатлением от старого фильма, громогласно объявляет прямо на улице:
— А подумать только, ведь теперь она старая грымза!
Избавить женщин от печалей и, наоборот, поблагодарить их за подаренную мечту — за которую так дорого пришлось расплатиться им самим, — за то, что они сделали жизнь чуточку теплее, чуточку прекраснее, ничего не ожидая взамен, — только любви, бесконечной любви. Вот что такое звезда: женщина, отравленная любовью.
— Я хотела бы ребенка от тебя. И чтобы мы создали семью.
Удивленный Хюго улыбается.
— Ладно, раз ты считаешь, что так лучше.
Да, так было лучше, больше того — так было необходимо, это восстанавливало ускользавшую от меня связь с реальностью. Я была молода и могла рожать. Однажды утром я проснулась с новой уверенностью: я была беременна. Невыразимое чувство, интуиция, физическое ощущение, что ночью глубоко внутри моего тела что-то изменилось.
Хюго уже встал, он сидит в гостиной. Читает.
— Думаю, что я беременна. То есть даже уверена. Ты этой ночью занимался со мной любовью?
Хюго делает изумленное лицо и улыбается.
Мне нравится спать рядом с Хюго. Он действует успокаивающе. Я так привыкла к его телу. Когда опускается вечер, когда на меня мягкой тяжелой пеленой наваливается усталость от этой ирреальной жизни, похожей на беспрерывную роль, мое тело выходит из кадра, осанка становится вялой, я погружаюсь в теплое тело мужчины, который заботится обо мне и хочет взамен одного лишь утешения. Я засыпаю. Сон бывает так глубок, что я не помню ничего, что было, ни малейшего шороха, никаких движений, стоит только ночи задернуть полог. А Хюго ночное создание. Он выходит и возвращается, полный жизни, свободный и одинокий, он пишет, он хочет меня. Кругом ночь, я сплю, я отдыхаю, а он — нет.
Подруге Монике я поверяю свои материнские ощущения, говорю о доказательствах, она хохочет. Еще через несколько недель врач подтвердит беременность. Помню, что все время улыбалась в такси, помню Монику, которая сидела рядом. Воздух был свеж, мы ни о чем не говорили, я думала об изменениях, которые происходили во мне, я была счастлива этим таинственным прибавлением, магической наградой, моей новой главной ролью.
Артур родился 10 февраля 1975 года в Амстердаме.
С самого первого мгновения я полюбила сына беспокойной и бесхитростной любовью. Нерасторжимая связь возникла сразу. С рождения сына началось старение того ребенка, каким еще была тогда я. Я произвела на свет нечто настоящее, мое подлинное отражение, я стала тихо, глубоко всматриваться в себя, проникаясь тревогой за это новое существо. Моя жизнь постепенно и необратимо изменилась. Я перестала мечтать. Я стала матерью, уже не любовницей, молодой и эфирной, как говорил Хюго, а — матерью, на руках у которой была часть ее самой, но другая, отделившаяся, движущаяся, волнующаяся. Артур не бросил меня. Он никогда не покинет меня, он не сможет этого, он мужчина всей моей жизни.
В полку охраняющих меня гвардейцев-добровольцев прибыло. Незаменимый Марсель, его дядя Жак Итах, мой менеджер из тех необузданных французов, что родились в Алжире, и Моника Кузнецофф, моя советница по связям. Моника не просто советница, она — верная подруга, а это большая редкость в нашем непостоянном мире. Мне нравились ее элегантность, сила, дисциплинированность, ее чувство нюанса, ее щедрые декольте и отточенная деловая хватка. Моника знала всех вокруг, и все знали Монику. На тридцать лет мы с ней разошлись, чтобы потом снова сойтись, как прежде — с ностальгией и счастливым желанием догнать уходящее время.
Моя новая семья неплохо спелась с прежней. Со мной всегда Хюго, Артур и Марианна. У них с Марселем получается уморительный дуэт а-ля кот и мышь. Мою юную младшую сестру уже не назовешь незаметной, она самоутверждается и фасонится вовсю. У нее изменился голос, произношение стало утонченным, и Марсель только и делает, что издевается над ней, отдавая приказы начальственным тоном, который Марианну бесит, а меня смешит до слез. Мать бывает у нас часто и наблюдает за своим потомством. Моя разросшаяся семья меня опекает, согревая своим теплом, сохраняя гармонию человеческих связей, столь необходимую мне для того, чтобы выдержать нескончаемое разнообразие встреч, эмоций, антуража новой профессии.
У добряка Хюго кончается терпение: уже в который раз он просыпается, весь опутанный проводами от камер телевизионщиков со всего света, которые живут рядом с нами, в квартале Сен-Жермен. Из всех моих недостатков, наверное, самый большой — это полная неспособность сказать «нет». «Нет» — грубое, презрительное слово, не оставляющее недомолвок; оно коробит меня своей резкостью. Итак, всему «да» — интервью любым журналам, радио, телевидению, всем формам внимания ко мне, всему этому великолепному приливу, удивительному чувству, что я в центре, в сердце событий, что я интересна. Тяга к вниманию подстегивается страхом, что оно возьмет и исчезнет.
Особенно я люблю интервью для прессы. Надо позировать фотографам и самовыражаться. Меня забавляет удивление журналистов, считавших меня ветреной. Мать продолжает свой покадровый каталог и охотится за моими фотографиями по всем журналам.
— Тебе нужно сходить к зубному! — настаивает Моника.
— Поинтереснее нет предложений?
— Сильвия, этот твой молочный зуб! В профиль он слишком выступает. Не можешь же ты пропагандировать сексуальную революцию и быть иконой эротоманов с молочным зубом во рту!
Я очень любила оставшийся с детства зуб. Я нащупывала его языком, маленький, хрупкий и изношенный, он прекрасно чувствовал себя на своем месте, хоть и пошатывался.
Я пошла к дантисту. Улыбаясь, он вырвал его вместе с еще двумя. Показал его мне, он был совсем без корней.
— Хотите сохранить у себя?
— Нет…
Он бережно уложил его в маленькую жестяную коробочку, которую аккуратно закрыл. Думаю, он оставил его себе.
Планируется мировое турне по продвижению фильма «Эмманюэль». Продюсер предлагает мне сняться еще в двух лентах. Я согласна. Контракт — реальное свидетельство успеха, нечто рациональное, серьезное и твердое в мире, который легкомысленно кружится, точно баллон с гелием.
Предприятие задумано долгое, оба фильма — тоже экранизации книг Эмманюэль Арсан: «Антидевственница» и третья часть, название для которой еще не придумали.
— Good bye, «Эмманюэль»! — говорю я, чтобы положить конец спорам.
И все-таки я когда-нибудь эту кожу сброшу.
Лондон. Официальный прием у королевы-матери. Мы с ней в чем-то похожи: характер у нее, говорят, шаловливый и любопытный, и она каждый день выпивает рюмочку-другую крепкого алкоголя.
Я прихорошилась, со мной Джаст. Нас выстроили, как на перекличке в пансионе, я впереди, в первом ряду, Джаст позади. Выходит королева, за ней на расстоянии ее дочь Маргарет. Она нежно и лукаво улыбается. Иногда она останавливается и протягивает кому-нибудь руку в белоснежной перчатке. Со всех сторон ее окружают колеблющиеся волны изысканно одетого и взволнованного простонародья, среди которого стою и я. Государыня приближается, и я мысленно репетирую свой самый изящный реверанс. Сердце стучит. Пройдет ли она мимо, улыбаясь, полная достоинства, не взглянув на меня? Или удостоит чести перекинуться с ней словечком, соблаговолит сказать мне несколько приветливых и ничего не значащих фраз? Знает ли она, кто я? Мне говорили, что она полностью в курсе дела. Среди этого сборища знаменитостей нет случайно приглашенных гостей.
