Обнаженная. История Эмманюэль - Кристель Сильвия
Джаста, как дьявольского подстрекателя, посадили за решетку. Полицейские хотят конфисковать пленку. Хитроумному оператору удалось спрятать ее, всучив им маленький кусочек чистой бобины. Мы без разрешения вторглись в запретные владения. С водопада к нам спустился монах, потрясая воздетой к небу рукой с куском размокшей земли, стекавшей по запястью, он громко выкрикивал что-то, но никто его не понял. Мы даже не сообразили, какого он вероисповедания, и прогнали его со съемочной площадки. А снимали мы на святой земле. Монах вопил о невиданном кощунстве под носом у властей. Нам предъявили обвинение в аморальности. Эти тайцы в шлемах лают на нас, как псы. Я хочу уехать отсюда, я едва прикрыта пеньюаром, шутка слишком затянулась. А не проверить, действуют ли мои чары в этой части света?
— Мне надо вернуться к водопаду, я потеряла босоножку! — говорю я, улыбаясь, недовольно надуваю губки и хлопаю ресницами.
Ответ мне тут же переводят.
— Если ты не прикроешь свою ……, никаких босоножек больше вообще никогда не увидишь!
И эти люди возобновляют свои крики, уже не останавливаясь, а переводчик отказывается передавать их выражения. Извиняясь, он говорит на безупречном французском, что полицейские изрыгают нецензурную ругань. Могу себе вообразить… Шлюха? Грязная свинья? Так меня оскорбляют впервые. Я сохраняю спокойствие, любезность, я послушно отступаю, опускаю глазки, прикрываюсь, закутываюсь, насколько это возможно, в свой пеньюар, я хочу испариться. Джаста без конца допрашивают, ему приходится много раз называть свою фамилию измучившим его полицейским. Настроение у всех мерзкое. Страна идиллической природы в одночасье превратилась в средоточье лицемерных, суровых, беззаконных репрессий. Я чувствую себя в опасности. Но боюсь это показать. Аморальность? Это правда, все происходящее аморально. Сейчас меня арестуют, осудят, посадят, и правда будет на их стороне.
У оборотистого продюсера есть в запасе идеи, он активизирует контакты с посольством, связывается с принцем. Мы будем официально выкуплены. Свободу нам вернут деньги.
Принц предлагает продолжать съемки на его студиях в Бангкоке. Джаст с благодарностью соглашается.
Мы уедем после того, как снимем последнюю натурную сцену, и это как раз то, чего я боялась с самого начала. Я знаю, мне ее никогда не сыграть. Я в щекотливом положении. Это опаснее, чем разнузданный эротизм: эпизод с верховой ездой. Ну что же, признаюсь, я говорила неправду, мне ни разу в жизни не приходилось залезать на лошадь. Что будет? Не отберут же у меня роль Эмманюэль из-за нескольких секунд скачек по рисовым полям! Джаст качает головой, продюсер ворчит. А чего от меня надо-то? Похотливых ужимок во время скачки галопом? Сцена задумана крупным планом, так ведь можно снять и издалека. Я вспоминаю, что в фильме «Вива Мария!» Брижит Бардо скакала на макете лошади. Меня поднимают на смех. Главный оператор Ричард Судзуки, единственный среди нас кавалерист, коротко стриженный, как и я, надевает мое весеннее платьице и скачет на коне лицом к заходящему солнцу, так что его будет видно только со спины. Я его морально поддерживаю, как только могу, поддакиваю издалека, а наградой за все ему будет мой безумный и виноватый хохот, многократно усиленный рупором.
Все почти закончено, но тут встает проблема. Джаст не знает, чем завершить фильм. Какой финал у этой истории без истории? Какое фото станет последним аккордом всего альбома? Еще один эпизод? Ударная сцена, неожиданная и снова шоковая? Решили, что я буду заниматься любовью сразу с двумя мужчинами. Это будет символом эмансипации Эмманюэль, ее зрелости, тут она уже с головой окунается в невинное сладострастие, которому не будет конца… Я соглашаюсь на этот эпизод, который Джаст расписывает мне как метафизический эпилог. Сцена вдохновенная, короткая, романтическая. Я согласна на такой финал.
Вся последняя сцена — один мой крупный план. Мне дали полную свободу делать все, что я хочу. В кадре только мое лицо. Я кутаю шею в боа, надеваю побрякушки, в волосах перья — как у легкомысленной дамочки, я густо крашу глаза толстым карандашом, мои ресницы одеты в траур.
— Траур по твоей юности! — объясняет Джаст-концептуалист. — Эмманюэль выросла!
Нет, это мой сон заканчивается.
Моя любимая сцена — в бассейне. Ее снимали дважды, Джаста она не удовлетворила. Сначала в Таиланде, а потом в одном из парижских пригородов. Это было в Везине.
На дворе февраль, а вместо пальм березы. Джаст ныряет в ледяную воду, он окрылен и полон беспричинного энтузиазма. Я следую его примеру, изрядно хлебнув коньяка, согреваемая алкоголем и страстью, лихорадочной страстью понравиться, сделать прекрасные кадры. Кристин Буассон скептичнее. Она называет нас психами, и с ней случится настоящая лихорадка: Кристин всерьез и надолго заболеет пневмонией.
Открывая глаза под водой, я вижу только необъятный свет, он струится сверху, от ледяной корки над моей головой. Наверху — серебристая скатерть, которая полощется на зимнем ветру. Мне можно делать все, что я хочу. Это моя сцена, мое самовыражение. Я кручусь и кружусь, складываю ноги, как ножницы, треугольник рыжих волос между бедер в струящейся воде — точно кустик водорослей. Я плаваю спиралью, танцую, я живу, я умываюсь чистой водой. Я выдыхаю тоненькие пузырьки, они поднимаются прямо к источнику воздуха, я плыву за ними. Я делаю вдох и ныряю опять. Холод совсем не чувствуется.
На просмотре отснятого материала я мстительно поддразниваю Хюго:
— Красивая рыбка, а?
И вот последний план. Авантюра окончена, семья расстается, «цыгане» снимаются с кочевья, сворачивая палатку. Сделав свой кусок общего дела, все расходятся в разные стороны. Конец всему: кино, совместной работе, где мы как одна семья. Хватит! Актеры привычны к расставаниям. Сдельная работа и жизнь, состоящая из разрывов. Увлекаются, остывают, упаковываются, распаковываются, падают с небес на землю, stop and go and stop and go! Приходится держаться.
В этой бродяжьей среде я быстро обрела маленькую преданную семью, которая скитается вместе со мной. Парикмахерша, костюмерша, шофер… это не капризы, а опоры в жизни.
Прощай, Эмманюэль, это я отдала тебе свою плоть, это с моим обличьем ты прожигаешь жизнь. Сильвия сыграла свое маленькое шоу — самое интересное, на какое была способна. Я существовала, была центром всеобщего внимания, я получила то, о чем мечтала.
Фильм закончен, да здравствует фильм!
«Музыка любви живет в тебе, Эмманюэль, и сердце в прекрасном теле несется вскачь…» Мне нравится эта мелодия, ведь именно я ее открыла. Автор и исполнитель — Пьер Башле. Пьер очень похож на свою песню, нежную и поэтичную, которую я до сих пор иногда напеваю про себя.
Во время монтажа продюсер Ив Руссе-Руар познакомил меня с Жаком Итахом, и мы сразу нашли общий язык. Жак станет моим агентом. Благодаря нему я сыграю маленькую роль в «Игре с огнем» Алена Робб-Грийе. Вот уж необыкновенная личность — эрудит, взлохмаченный, как безумец. «Он король „нового романа“!» — говорит мне восхищенный Хюго. Еще Ален Робб-Грийе поставил «Бессмертную», «Трансевропейский экспресс» и «Поступательные скольжения наслаждения». Мой первый эпизод в «Игре с огнем» — стыдный и садомазохистский. Руки связаны, юбка вся разорвана, меня бьют кнутом… Меня утешают только приветливость и талант моих партнеров по фильму — Жана-Луи Трентиньяна и Филипа Нуаре! Между нами вспыхнула мимолетная дружба. До сих пор я с большой теплотой вспоминаю, как мы ужинали с Жаном-Луи, Надин, Филипом и его женой Моник.
«Игра с огнем»… ведь так могла бы называться вся моя жизнь.
