Лимб (СИ) - "Ремаркова дочь"

Осторожно она придвинулась к нему на постели сама. Она могла бы поклясться, что чувствовала на своей лодыжке тепло от его бедра.

— Мать отправила меня так далеко от войны, как могла. Там я и начал свое обучение. Два с половиной года прошли на Тибете, позже я провел полгода в Танжере, несколько месяцев в Индии и Китае, потом была Италия, Ассизи, если быть точнее. Там я даже пару раз виделся с Забини.

Малфой умолк, словно раздумывая, стоит ли продолжать разговор об этом.

— Они с Пэнс почти сразу после войны сбежали в Италию. Родители Паркинсон были Пожирателями, ты знаешь… На самом деле, их союз не был выгоден ни одной из сторон, но они всё-таки выбрали друг друга тогда. Забини говорил, что не жалеет. Тогда я и решил вернуться: они выбрали любовь без дома, а мне оставалось выбрать дом без любви.

Как должно быть ему было тяжело возвращаться сюда? Гермиона как-то неосознанно потянулась к нему, словно могла передать объятиями свое сочувствие. Но лицо Малфоя в ту же секунду окаменело.

— Не смей, Грейнджер.

Она замерла и нахмурилась.

— Я не домашний эльф или какой-то еще несчастный, который нуждается в твоем сочувствии. Война поимела всех. Худшее, что ты можешь сделать, — прижечь раны жалостью. Это не лечит, только доставляет новую боль.

Он встал и, прежде чем отвернуться, довольно четко проговорил:

— Мне нужно смыть кровь.

Малфой развернулся и скрылся за дверью, которую Гермиона и не замечала до этой секунды.

Она разозлила его. Определенно, она разозлила его своей жалостью. Но ведь она всегда так делала. С её мальчишками это всегда работало. Когда Гарри жаловался на муки совести из-за смерти Сириуса на пятом курсе, когда Рон с ужасом слушал радио в палатке. Она привыкла думать, что сочувствие — бальзам для души. Очевидно, не для Малфоя.

Что-то тяжелое будто лежало у нее на груди. Ей не хотелось, чтобы он думал, будто она жалеет его: Гермиона не жалела. Это было чем-то другим.

Она прикусила губу, встав с кровати.

Чем же? Что она испытывает к Новому Малфою?

Гермиона двинулась к комнате, дверь в которую была приоткрыта. Малфой сидел на бортике ванной, слегка касаясь губы зеленым платком, словно проверяя, насколько его ощущения реальны.

Ей не было жаль его.

Гермиона подошла ближе, но он даже не шелохнулся, лишь поднял на неё взгляд, когда она встала между его разведенных ног и перехватила у него платок.

Его взгляд часто казался ей пустым. Зацементированным. Но только сейчас она начала понимать, что это всегда было ее заблуждением. Его взгляд носил в себе весь мир. Частички миллионов эмоций и чувств. Она запрокинула голову Малфоя чуть назад и прикоснулась к его ране. Он даже не вздрогнул.

— Я не жалею тебя, — мягко прошептала Гермиона, смывая кровь под губой. — Я горжусь.

Они оба замолчали, пока Гермиона механически очищала рану на его губе, стараясь не пялиться на него слишком открыто. Внезапно она почувствовала, как теплая рука скользнула по бедру от колена вверх. Целый строй мурашек побежал по позвонкам, теряясь где-то на затылке, отчего ее пробила легкая дрожь.

Рука скользила вверх медленно, словно позволяя Гермионе в любую секунду остановить её движение. И Гермиона даже на секунду задумалась над этим.

Позволить ли Малфою сегодня, сейчас, касаться её?

Мозг лихорадочно работал. Маловероятно, что они остановятся на точке прошлой ночи.

Хотелось ли ей этого?

С ним было хорошо. Лучше, чем хорошо: с ним она была живая, горящая.

С ним хотелось говорить, даже копаться в старом, но возвращаться в настоящее, где он был такой серьезный, внимательный, безопасный. Хотелось спорить, но не ругаться, хотелось касаться его, всматриваясь в каждую черточку лица.

Так много всего хотелось, что она запрещала себе по каким-то несерьезным причинам. И впервые Гермиона задумалась, что, возможно, дело было не в ее ограничениях с прошлыми парнями.

А в нём. В них.

Со всеми другими она чувствовала себя обманщицей. Ведь все шли на свидание с Гермионой Грейнджер, Героиней войны, умнейшей волшебницей столетия. Но получали всегда в итоге её: застенчивую, временами скучную девушку, вздрагивающую от громких звуков, сломанную изнутри и потухшую снаружи.

С Драко же она была собой. Ей не приходилось прятать собственный сгоревший фитиль, ведь Драко знал, какая она. Знал и ничего не ждал. Просто пытался разжечь этот фитиль своими откровенными разговорами снова и снова. Напомнить ей, кто она такая.

Они были как две сломанные детали, которые подходили только друг другу.

Эта мысль позволила Гермионе решить наконец для себя, чего же она хочет.

Она наклонила голову и, едва касаясь губами уголка его рта, провела кончиком языка по его ране. Рука Малфоя сильнее сжала ее бедро. Гермиона прошлась короткими поцелуями вдоль его скул, когда Малфой слегка повернул голову, и их губы столкнулись.

Мягкий поцелуй Гермионы был переплавлен в страстный напором языка Драко. Он скользнул внутрь ее рта и провел по зубам, касаясь ее нижней губы. Одна его рука запуталась в кудрях, другая же, обхватив бедро, прижала Гермиону ближе.

Еще секунда, и Гермиона почувствовала, как он скользнул ладонью под ее платье, задирая ткань вверх, отчего по коже вновь забегали мурашки. Малфой собрал в кулак ее кудри, заставив откинуть голову назад и судорожно выдохнуть. Он спустился поцелуями от скул к ее шее, где ласкал языком, казалось, какие-то совершенно уникальные точки.

Глаза закрылись от наслаждения.

Она застонала, когда почувствовала руку Малфоя на внутренней стороне бедра. Чтобы устоять на ногах, она схватилась за его плечи, и ногти вонзились в ткань его мантии.

Какого черта на нем мантия? Слишком много одежды.

Руки скользнули по его груди, расстегивая мантию и касаясь теплого тела кончиками пальцев. Сердце так громко стучало в грудной клетке, в голове, что Гермионе казалось, мира вокруг не существует, только язык Драко и его губы на ее плечах и ключицах.

Только его рука, ласкающая грудь через ткань платья.

Только его пальцы, пробежавшие по кромке тонких чулок вверх и коснувшиеся ткани белья, уже слишком мокрого.

Гермиона мигом напряглась, бросив рассеянный взгляд вниз. Малфой как-то резко отпустил ее, но только чтобы поднять ее руки вверх и стянуть через голову платье. Ее волосы распушились, и на мгновение Гермиона почувствовала себя неловко, стоя в одном белье и чулках перед ним, полностью одетым: она никогда не ощущала себя красивой, скорее принимала себя любой, опираясь на суждение о том, что внешность — ещё не всё.

Однако его, похоже, не смутило ничего. Она чувствовала, что он хотел её не меньше, и это будоражило, заставляло ее чувствовать себя красивой, особенной. Слегка наклонив голову, Малфой прочертил дорожку влажных поцелуев от ее ключиц к груди. Быстрым движением он избавился от ее лифчика, покрывая нежную кожу вокруг груди неаккуратными, уже больше похожими на звериные, укусами. Вероятно, завтра она обнаружит на теле следы его зубов и пальцев, но она соврет, если скажет, что одна мысль об этом не заставляет ее свести бедра.

Непослушными руками Гермиона попыталась стянуть с Малфоя белую рубашку, и ей едва удалось сдержать восхищенный стон-всхлип и не пожирать его красивое тело глазами.

Она словно не могла собрать картину происходящего полностью, лишь вспышки ощущений по всему телу. Малфой грубо сжал ее сосок губами, поигрывая с ним языком, и Гермиона выгнулась ему навстречу, запуская пальцы в его мягкие волосы.

— Какая ты хорошая девочка, когда молчишь, Грейнджер, — хрипло шептал Малфой куда-то ей в грудь, обдавая ту теплым дыханием.

— Ни… — Гермиона и правда хотела попросить Драко замолчать, но в этот момент ощутила его пальцы, оттягивающие кружево белья и касающиеся клитора, надавливающие на него словно случайно.

— О, тише… — шепчет ей Малфой таким голосом, от которого хочется взорваться или умереть.

Абсолютно все рациональные мысли вылетают у нее из головы, пальцы подрагивают в его волосах. Волна дрожи пробегает по телу Гермионы, и она слегка подается навстречу пальцам.