Лимб (СИ) - "Ремаркова дочь"

От этих невеселых мыслей ее отвлек непосредственно их объект: он подхватил ее под локоть и, величаво вышагивая, прошел внутрь. Гермиона даже не заметила, как он купил билеты.

Или не покупал? Не мог же он на охраннике использовать Конфундус?

Нет, это страшная глупость. А Малфой был кем угодно, но не глупцом.

Они вошли в большой светлый холл, и слева, и справа от которого располагались выставочные залы, — в центре галереи в высоту стремилась изящная мраморная лестница. Тут и там располагались экспозиционные статуи, позволяющие посетителям проникнуться атмосферой искусства еще с порога.

— Один зал, Грейнджер, или десять картин в разных залах.

Гермиона закусила губу, мысленно составляя список любимых представителей искусства, вычеркивая тех, кто, по ее мнению, не заинтересует Малфоя, добавляя что-то из того, что хотелось бы обсудить с ним. Когда список был готов более чем наполовину, она схватила в нетерпении руку Малфоя и потащила его к залу. Только на полпути она осознала, как переплелись их пальцы, и слегка отвернула от него голову, чтобы скрыть порозовевшие щеки.

Чертовы поверхностные капилляры, дело в них, конечно же, а вовсе не в том, что ей, возможно, впервые не холодно и не чуждо в своей послевоенной жизни.

Первой экспозицией, к которой она подвела его, стала картина Уильяма Тёрнера «Темза близ Уолтонского моста». Та всегда нравилась Гермионе своим успокоением, и она не преминула сказать об этом Малфою, на что тот лишь хмыкнул.

Такая же молчаливая реакция у него была и на картины Альберта Мура и Фрэнка Каупера.

Первой, вызвавшей у него интерес, оказалась «Долина покоя» Джона Миллеса.

Они оба остановились у картины.

— Прерафаэлиты? — спросил Малфой, не отрывая взгляда от полотна.

Гермиона кивнула, внутренне подивившись его осведомленности в маггловском искусстве. Впрочем, об образовании аристократов всегда ходили легенды, так что не стоило удивляться.

— Почему она? — как-то глухо спросил Драко, и Гермиона помедлила. Она скользнула от безмятежного лица монахини к могилам, простирающимся до горизонта, и ответила также негромко:

— Она о покое.

— Чьем?

— Усопших.

— А как же их друзья, семьи? Они не заслужили радости жизни?

Гермиона помедлила, пытаясь облечь в слова свои чувства.

— Заслужили, конечно, но ведь иногда отпустить кого-то и значит начать жить заново, разве нет?

— Зависит оттого, хочет ли он покоя или надежды, — как-то слишком серьезно проговорил Малфой и повернулся к ней. — Погибни ты или Уизли во время войны, и от Поттера не осталось бы ничего прежнего.

— Он и сейчас не живет в полной мере, скорбя по тем, кого, по его мнению, не успел спасти. Не может отпустить мысли о них.

Малфой несколько странно взглянул на нее, и она заметила морщинку у него на лбу.

— Вот объясни мне, Грейнджер, как ты видишь это? Лишись Уизли обеих ног или, допустим, впади в кому, для его семьи это было бы проклятьем или благословением? Что бы тогда чувствовал Гарри Поттер?

Она задумалась. На самом деле, она никогда не смотрела на ситуацию с этой точки зрения. Даже гипотетическое отсутствие у Рона двух ног выворачивало наизнанку душу.

Слишком больно. Слишком страшно. Но ведь все позади, верно? Рон не лежит в палате, не реагируя на звуки, он строит жизнь с как-её-там-Меган, работает в Аврорате. Так отчего же так тоскливо заныло сердце?

Гермиона вновь обратилась к картине.

Это всего лишь теория.

— Я не знаю, — она вздохнула, словно тяготы всего мира лежали на её плечах. — Я думаю, если нет надежды, иногда лучше отпустить человека. Не держать его здесь своей скорбью, смешанной с надеждой.

Краем глаза она заметила, как дернулся Малфой, и, повернувшись к нему, обнаружила, что его лицо вмиг ожесточилось, как бывало с ним в школьные годы во время их перепалок с Гарри.

Да что с ним такое?

— Лучше для кого, Грейнджер? Что за всезнайская привычка все за всех решать? Может быть, эта надежда и не всегда оправдана, но она нужна человеку. Знаешь ли, этот маленький уголек надежды может греть изнутри всю жизнь.

Помнила ли она когда-нибудь такую порывистую тираду у Малфоя? Едва ли.

Казалось, он разозлен или опечален, но она не хотела вникать в его эмоции, поскольку все это было и без того тяжелым для нее. Весь этот разговор, его реакция, ее воображение.

— Я тоже хочу показать тебе картину. Она находится в Тейте — я не знаю где именно, но, может быть, ты знаешь?

Она кивнула, надеясь, что хотя бы это отвлечет их от тяжелой темы.

— Бенджамин Уэст «Ореста и Пилада ведут к жертвенному алтарю перед Ифигенией». — Гермиона вздохнула: рассчитывать, что Малфой выберет пейзаж или портрет не стоило.

Быстро перебрав век и художника, она определила, в каком зале находится экспозиция.

Гермиона потянула его по лестнице, борясь с собой, чтобы не спросить, почему выбор пал именно на эту картину… Вот только любопытство Гермионы Грейнджер всегда пересиливало все ее прочие качества.

Темно-синий зал был покрыт полумраком, а над полотном висела особая не вредящая ему подсветка. Картина изумляла. Гермиона даже на несколько минут забыла о Малфое, настолько та восхитила ее.

Да, Гермиона видела ее много раз, но никогда по-настоящему не осознавала ее важность, ее суть: Орест и Пилад — вечные символы неразлучных верных друзей, готовых умереть друг за друга.

Наверное, она понимала, почему Драко привел ее именно к этой картине. После их разговора это не было удивительным. Пилад пошел за другом и его клятвой мести в итоге даже на жертвенный алтарь. Как когда-то они с Роном пошли за Гарри.

Как и Орест с Пиладом, их троица спаслась, но чего это стоило каждому из них? Чего стоило Оресту идти к жертвенному алтарю, зная, что из-за него падет и Пилад? Ощущал ли Гарри то же, что и Орест, забирая их с Роном в смертельно опасные скитания? Ведь и сейчас Гарри страдал, как Орест от Эриний — мук совести. Могла ли она ему помочь в этом? Могла ли она снова стать Пиладом для Гарри, чтобы спасти его? И если да, то как?

И если да, то как для начала спасти себя?

Где-то рядом с собой она слышала дыхание Малфоя, и внезапно его вопрос вывел ее из задумчивости, словно окатив ушатом ледяной воды:

— Почему именно домашние эльфы, Грейнджер?

Все внутри нее похолодело от какого-то неуютного чувства тревоги.

— Причем тут это, Малфой?

— Почему ты показала мне именно «Долину покоя», Грейнджер?

— Что за глупые вопросы, Драко, я не по…

Он снова грубо перебил ее, чуть повысив голос, когда она выдернула руку:

— Почему «Долина покоя», Грейнджер? Почему эльфы?

Ей так отчаянно хотелось сейчас оказаться подальше от него. Возможно, тогда она перестала бы испытывать это нарастающее ледяное беспокойство, от которого мурашки бежали по телу. Она обняла себя руками, остро чувствуя, как загудела внезапно голова.

— Мне не нравится твой тон, и я хочу домой, — сквозь зубы практически прошипела Гермиона.

— Единственный домовик, с которым ты была близко знакома. Как его звали, Гермиона?

Малфой не отступал, а вот она сделала шаг назад, потому что от его вопросов и близости дышать становилось труднее, словно легкие потяжелели на несколько фунтов. Она с трудом могла вздохнуть.

Что он от нее хочет? Причем тут домовик?

Причем тут Добби?

Острая вспышка боли вдруг прострелила висок, и перед глазами мелькнуло посеревшее лицо Добби, кричащего что-то прямо над ней. Все его руки были перепачканы в крови.

Словно наяву Гермиона услышала металлический звук, точно что-то стальное с лязгом приземлилось на мрамор.

И так много крови, и Добби что-то визжит, и этот визг заполняет голову, заполняет легкие, заполняет её всю, не оставляя ни капли тишины или света.

Спокойная тишина мгновенно поглотила её.

========== Часть 10 ==========

Комментарий к Часть 10

Наверное, одна из самых тяжелых глав для меня, и, определенно, одна из кульминационных.