Жена Моцарта (СИ) - Лабрус Елена

— А ты уверен, что она не его дочь?

— С точностью теста ДНК, — кивнул он и стукнулся затылком о стену. — Ёбаный Сагитов! Думаю, ему «похвастался» мой мудак папаша. И он ляпнул Моцарту. Не успел сказать всего, но я бы удивился, если бы Сергей не подумал именно так. Она очень похожа на мать, Диана. А как ты?..

— Ёбаные гадалки! — развела я руками. — Мало нам было одной Целестины. Теперь их целое тайное братство. Ты был прав: оно существует. И прав Антон — всё началось с их с Сергеем отца. Но сейчас меня волнует другое: Моцарт же там с ума сходит, думая, что Диана его дочь. Жестоко оставлять его в неведении.

— Клянусь, Жень, меньше всего я хотел рвать ему душу и выносить на свет то, что доставит ему столько страданий. Мучительных, невыносимых и ненужных страданий. Один раз я уже через это прошёл, когда сказал маме. Она ведь тоже думала, что Диана дочь Моцарта. Но ты права, — он свесил ноги с кровати, откинув одеяло, словно немедленно собрался идти, — надо ему сказать.

— Нет! — я взяла кружку и встала. — Если адвокат сказал: нельзя, значит — нельзя. И сначала я поговорю с Элей, у меня к ней свои счёты. А ты лучше скажи правду Диане.

— Она меня возненавидит, — покачал он головой. — Мы и так поссорились.

— Она возненавидит тебя ещё больше, если подумает, как все мы, что она его дочь. А потом узнает правду от Моцарта. Или от Целестины. Или чёрт знает от кого ещё, доброжелателей хватает. Я даже не представляю, как он это переживёт. Ты даже не представляешь, как он любил Катю. Каково ему было хоронить жену с ребёнком. Каково это — узнать, что их девочка жива. А теперь — всё вот это! Что твой ёбаный отец её изнасиловал! Что она была беременна от Давыда! Ненавижу твоего отца! И вас с Элей за то, что допустили, домолчались и довели до этого! Разберись хотя бы с сестрой, чёрт тебя побери!

Я рванула на себя дверь и чуть не столкнулась лоб в лоб с Антоном.

— Я думал, мне показалось, — вытер он голую грудь в разрезе халата, на которую выплеснулся мой чай, и посторонился. — А это и правда ты тут уже с утра орёшь.

— Пошли, дело есть, — махнула я рукой.

— Мне хотя бы переодеться можно? — пошевелил он пальцами голых ног, запахивая халат.

— И так сойдёт. Мы же на кухню. Заодно и позавтракаем.

На плите уже скворчали жареные яйца. И пахло румяным до хруста беконом, когда к нам присоединился Иван.

— Пиздец! — потёр Антон лицо с тяжёлым вздохом и покосился на него.

От меня он уже выслушал эту историю и тоже был в шоке.

Как же я была рада, что, хотя бы для Бринна переход от выкрика ужаса «Она дочь Моцарта?!» до ещё большего ужаса, произнесённого резко охрипшим горлом «Он не знает?» прошёл в течение нескольких минут. Только тревожно кольнуло, что переживал он не за себя, не за Диану, как в первую очередь, наверное, должен был, а за Сергея, за меня — мне же придётся собирать Мо по кускам, — и за Ивана.

Хотя я с ним была согласна: Иван-то в чём виноват? Возможно, и я поступила бы так же: постаралась уберечь Мо от лишней боли. Не оказавшись на чужом месте, трудно судить. И в том, что это был пиздец я однозначно была с Антоном согласна.

— Не то слово, — поставила я перед ними сковороду, нарезанный хлеб, тарелки. — Но это ещё пол беды, — села я с ними за стол. — Скажите мне лучше, парни, что мы будем делать, если Моцарт не выйдет?

— В каком смысле не выйдет? — нахмурился Бринн.

— В самом прямом, Антон. Хватит ждать, когда Сергей отдаст какие-нибудь распоряжения, всё как всегда продумает и сделает сам. Хватит надеяться, что всё сложится само собой, по его велению. Потому что само собой уже ничего не сложится. И я предлагаю подумать, что мы можем сделать сами.

— А что говорит адвокат про вариант «самооборона»? — спросил Антон.

— Именно такую линию защиты они и собираются выстраивать в суде, — ответил Иван. — Но суд уже в конце недели. И… надежды мало, — он выразительно покачал головой. — Оправдательный приговор ему вынесут вряд ли. И «условно» тоже не дадут.

— Дело ведь не в том, какой приговор вынесут Сергею по этому делу, а в том, что есть люди, которые не позволят ему выйти, пока не получат то, что есть у Моцарта, — пояснил Руслан.

 Он вошёл в кухню, держа в руках пустую кружку, где была нарисована стрелка вверх и надпись: «Так выглядит тот самый лохматый геолог», которую ему уже подарили шутники. Этот гений, изобретатель и хакер, а по сути интеллигентный тридцатилетний парень в очках, которому легко можно было дать и восемнадцать, и сорок лет, за последние бессонные недели дополнил свой образ типичного ботаника густой бородищей и лохматой шевелюрой, за что и получил кличку «геолог».

Его видела только я, потому что сидела к двери лицом. Остальные развернулись, когда он продолжил:

— Они любой ценой попытаются заставить Моцарта отдать то, что им надо. А пока он в тюрьме заставить проще. А значит, не в их интересах позволить ему выйти.

— Отдать то, что спрятано в музее? — уточнила я.

— Не только, — ответил Руслан.

— А когда отдаст. Если отдаст, — тяжело выдохнул Иван, — то тем более его не выпустят.

— И думаю, Мо, как никто это понимает. Поэтому ему не нужен суд, ему нужна сенаторская неприкосновенность, чтобы выйти, — кивнул Руслан. 

— Рус, у нас тут с этим как раз засада, — выдохнул Бринн, когда Геолог пошёл наливать кофе. — В общем, Барановский получил деньги, но теперь требует играть по его правилам.

— Вот как? — Сашку, что появилась в кухне последней, тоже первой увидела я.

— И чего же хочет мой муж? — опёрлась она плечом о стену.

— Саш, это неважно, — подскочил Иван. И, если в этом помещении ещё были люди, которые сомневались в том, что между ними происходит, то, видя, как они смотрят друг на друга, вряд ли такие остались. — Мы всё решим, — он замер над ней, не смея прикоснуться, но его желание защитить, уберечь, загородить Сашку собой от этого несправедливого злого мира читалось и в играющих желваках, и в хмуро сдвинутых у переносицы бровях, и в каждом мускуле его подтянутого тела.

— И всё же, я имею право знать, — отвела она глаза от его лица и посмотрела на нас.

— Тебе не понравится, — выдохнул Антон, предлагая ей свой стул, но она отказалась.

Он не ошибся: не понравилось. Но не для меня, не для Сашки не оказалось новостью. Как она и думала, как и говорила мне однажды на кухне: Барановский даст развод только если она родит и оставит ему ребёнка.

Только теперь на эту карту была поставлена ещё и свобода Моцарта.

— Чай, кофе? — спросил Иван, всё же усадив её за стол.

— Всё равно, — задумчиво качнула Сашка головой.

— Я заварю, — встала я. И пока доставала с полки ромашковый чай, что Сашка пила по утрам, как советовал её гинеколог при раннем токсикозе, подумала, что мне ведь тоже не мешало перейти на этот чай, и, наверное, записаться к врачу.

Сердце вдруг наполнилось такой радостью. Наверное, неуместной сейчас, но искренней и мне неподвластной.

Нет, я была не права, когда малодушно думала, что нам ещё рано заводить детей. Что у нас даже медового месяца толком не было, что мы ещё не надышались друг другом, не успели даже ни разу поссориться по-настоящему. Мне всего восемнадцать, у меня учёба, универ — ну какая из меня мать.

Сейчас я вдруг поняла, как всё это неважно, и как на самом деле я его хочу — нашего малыша. Как уже люблю эту крошечную жизнь, что теперь есть у нас на двоих с Моцартом. Теперь он словно всегда со мной. И ребёнок, о котором он так мечтал, и так торопился зачать, словно боялся, что не успеет — он у нас есть.

У него получилось. У нас — получилось. А значит и остальное тоже получится.

— Ладно, — встала я из-за стола, закончив завтрак. — Мне пора в универ.

— Я тоже пойду, — встала Саша.

— А ты куда? — подскочил следом Иван.

— Ну я вроде как работаю, — улыбнулась она. — У меня встреча. Потом хочу заехать на выставку, буду делать обзор, блог. Ты кстати была? — обратилась Сашка ко мне. — Фриду Кало снова привезли. Но там в этот раз не столько она, сколько её злополучный мексиканец.