Жена Моцарта (СИ) - Лабрус Елена

Сука! Он всё же вынул мне всю душу, заставив осознать насколько всё плохо. Насколько всё шатко, ненадёжно, децистрёмно и страшно, чего уж.   

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍— Аллилуйя! — поднял он руки, словно, слава богу, я не совсем пустоголовый и пропащий. — Рад слышать! Тем более план твоей красноволосой бабы и продуман лучше, и санкционирован козырнее, неужели ты не понял?

— Да куда мне, — усмехнулся я.

— Но знаешь, чего ты не понял? — достал он приколотую на груди зубочистку и засунул в рот. — Отвергнутая баба — страшная сила. Баба, отвергнутая дважды — катастрофа. А ты кинул через хуй эту крашеную мандавошку второй раз. И теперь она не успокоится пока не подвесит тебя за яйца. Вот что ты сделал — сильно, очень сильно её разозлил.

— Эта крашеная мандавошка так и так не успокоится. Но она ещё вернётся, вот увидишь, — встал я, окончательно осознав, что поступил правильно.

И дело не в том, что задницей чувствовал: что-то не так. Что-то очень сильно не так. Что-то очень сильно меня напрягло в том, как Ева дёргала часики, как макушку ей проедал тяжёлый взгляд начальника тюрьмы. И как быстро нужно было принимать решение. Не раздумывать, рвать когти, торопиться — то, чего я терпеть не мог. Дело в том, что Ева это знала: на меня давить бесполезно, но всё равно давила. Надеялась, что я не соглашусь?

— Дурак ты, Серый, если подумал о жене и отказался, — скрестив руки на груди, принялся Патефон жевать свою зубочистку.    

— Нет, Коль, — покачал я головой. — Был бы дураком, если бы не подумал о жене и согласился.

Это была подстава. Я это знал. И Ева это знала. Сто процентов — подстава. 

И сто процентов Евкина девочка — не моя дочь. Иначе Евангелина первым делом потрясла бы у меня перед носом тестом ДНК, а не юлила бы как лиса. Или… потому и юлила, что хотела заставить меня маяться в неведении и самому искать с ней встречи?

Блядь, двадцать лет детей не было, а теперь как из рога изобилия: одна дочь, другая. И только та, от которой хочется детей — молчит. Увы, кажется, ничего у меня не получилось. 

— Всё равно дурак, — хмыкнул Патефон.

— Коль, — покачал я головой. — Как бы сильно я её ни разозлил, Ева это проглотит и вернётся. Вот увидишь. Потому что она не получила, что хотела. И это не я.

— Хочешь сказать, ей нужен не ты, а что-то от тебя?

— Блядь, да не красавец я, чтобы без памяти в меня влюбиться и столько лет мечтать. И ёбарь из меня так себе, прямо скажем, — предвосхитил я его возражения, видя, как он встрепенулся. — Не такой уж я могучий ёбарь, Коля, чтобы она всё это затеяла ради поебаться, и решила похитить меня как ту принцессу и женить на себе для постельных утех, — усмехнулся я.

— Подозреваешь, ей надо то же, что и Шувалову? — приподнял Колян одну бровь.

— Понятия не имею. Но очень может быть.

Он тяжело вздохнул.

И этот тяжёлый вздох сказал мне куда больше, чем его пламенные речи.

Сказал то, что в принципе я и так знал: бежать — худший вариант; весь его продуманный, отличный план слишком опасен; а ещё он рассчитан на одного.

Уйти сможет только один и только до суда, пока мы ещё в СИЗО, и лучше всего пока ещё в лазарете.

Решать бежать или нет, надо уже сейчас. И кто это будет — тоже.

— Не веришь? — усмехнулся я, глядя на тусклую рожу Патефона. Поднялся с койки, расправил плечи, хлопнул и потёр ладони. — Жёра, подержи мой макинтош! А давай так: если она вернётся и снова что-нибудь предложит, будь по-твоему — я соглашусь.

— Думаешь, она рискнёт замутить ещё какой-нибудь план, чтобы тебя вытащить? — прищурился он недоверчиво. — После того, как она уже использовала козырь в лице начальника тюрьмы? После того, как ты её снова перекинул через хуй?

— Дал бы тебе руку на отсечение или зуб, но боюсь, и то, и другое мне ещё пригодится, а вот поспорить — могу.

— Нет, сука, — с чувством выплюнул он зубочистку и встал, чуть не толкнув меня в грудь. — Спорить я с тобой не буду. Просто дай мне слово, что ты согласишься. Вот так! Согласишься хотя бы для того, чтобы узнать, что она на самом деле от тебя хочет.

— И там уже буду решать проблемы по мере поступления?

— Главное, окажешься на свободе. А там выкрутишься. Ты же умный, сука. Серый, — схватил он меня за грудки. — Обещай мне!

И он мог бы добавить, что я ему должен, поэтому не имею права отказаться. Но я и так не собирался. Именно к тому, чтобы согласиться, я и завёл этот разговор.

— Хорошо, хорошо, Колян! — поднял я руки, сдаваясь. — Но давай так. Если даже я не прав, ни хуя не разбираюсь в бабах и ошибся, то по нашему плану бежишь ты. Я помогу тебе свалить, а сам останусь. По рукам? — уверенно протянул я ладонь.

Он посмотрел на меня прищурившись.

Да, Коля, даже если ты этого ещё не сказал, я понял: твой план побега не сработает для двоих. Он и для одного тяжёл и опасен. Но может прокатить при хорошей доле везения и самоотверженности доктора, которая неравнодушно дышит не ко мне. Для его исполнения нужен второй участник. Но сбежать вдвоём — не получится точно.

А на другой план у нас просто нет времени.

Патефон проделал огромную работу, зная, что придётся бежать, но надеясь, что это я его вытащу. Только теперь он скорее поможет бежать мне, а сам останется, чем наоборот.

Второй раз я его подставить не мог.

— Коль, Ева не дура. Она прекрасно знает, что побег — это плохой план. Если я сбегу, то будет вот всё то, что ты мне говорил. И мне очень тяжело будет дотянуться из Швейцарии до того, что нужно ей, если оно останется здесь.

— Думаешь, побег — это тоже был план Шувалова? — всё так же смотрел он на меня с недоверием.

— Очень похоже на то. Он психует, торопится. Но у него и возможностей больше. Лишь бы я сказал как и где найти то, что ему надо — с остальным он справится сам. А Ева придумает что-нибудь умнее, изящнее, — я вздохнул, сам себя убеждая, что этого не случится, что её помощь мне не понадобится, что мы всё же договоримся с Барановским. Потому что, если нет — мне пиздец. Но об этом думать совсем не хотелось. Я поспешно натянул радостное лицо. — Если меня не вытащат свои, как это сделать — придумает она.

И думать, какую цену мне за это придётся заплатить, сейчас тоже не хотелось.

— Ладно, уговорил, — выдохнул Колян. — Но давай так. Мы затеваемся с побегом, но если она не вернётся до него, то бежишь ты, — посмотрел он на меня упрямо и тогда только протянул руку.

— Идёт! — крепко сжал я его ладонь.

Хер знает, когда и зачем, и вернётся ли Евка на самом деле — для Патефона она вернётся.

Хотя бы его, пока могу, я вытащу.

— Ну, что я говорил, — мотнул я головой, когда к вечеру на пороге камеры появился конвойный.

— Емельянов, слегка! — пробасил он и кивнул на выход.  

— Там же девушка, правда? — спросил я и подмигнул Патефону.

— Ага, целый ансамбль сосулек тебе прислали, такому красивому, — хмыкнул Патефон. Так на воровском арго называли группу женщин, занимающихся орогенитальными контактами.

Я с трудом не заржал.

Надзиратель молча ткнул меня дубинкой в бок, не снизойдя до ответа.

Но ответ я знал и так: в допросной меня ждал адвокат.

— Идиот! Ёбаный, блядь, идиот, — устало потёр я лицо, выслушав адвоката. — Аркадич, ну ты-то, надеюсь, понимаешь, что не выйдет так, как предлагает этот дурак. Не будет такого, что он признается — и сядет, а меня тут же выпустят.

— Сергей Анатольевич, если бы я этого не понимал, меня бы здесь не было, — устало вздохнул он. — И единственное, чего добьётся ваш Иван, если меня не послушает и пойдёт к следователю, это — посадят вас обоих. Во-первых, он разрушит всю нашу стратегию защиты, и ни о какой «необходимой обороне» и «посягательстве, опасном для жизни обороняющегося или другого лица» уже не сможет идти речи, — загибал он длинные как у пианиста жилистые пальцы. — Во-вторых, оформив явку с повинной, он не сможет использовать пятьдесят первую статью — не свидетельствовать против себя. А значит, ему придётся рассказать всё: и про сломанную руку, и про побои, зафиксированные на трупе, и про рану на ноге. В итоге у следствия появится столько новых улик, что вы пойдёте по этапу оба с групповой статьёй: нанесение тяжких телесных повреждений, приведших к смерти, группой лиц, состоящих в сговоре. А это пиздец, товарищи! В-третьих, в качестве свидетеля пригласят Евгению Игоревну. Ивану она не жена, а значит, ей придётся давать показания. В-четвёртых, …