Феликс Аксельруд - Испанский сон
Ана вцепилась Филиппу в волосы. Боже, я точно опоздаю. Боже, как хорошо. Ах, как хорошо. Ну что же он такое творит. Все, все, все, все. Чмок, чмок, милый Зайка, чмок, cariñ
o, мне пора бежать, чмок, мне точно пора бежать, te quiero, я побежала. Чмок! Прими ванну, Зайка, я побежала. Ты слышишь, я включила тебе воду! Я побежала, меня уже нет, ¡te quiero!
Он сидел на полу душевой кабинки и улыбался, как идиот. Долго сидел и долго улыбался. Потом перебрался в джакузи — переполз, перевалился через край, плюхнулся туда, как морской котик. Включил пузыри; долго сидел там, смотрел на пузыри и радовался.
…В ресторанчике под тентом они поимели плотный обед с видом на средневековые городские ворота и изрядным количеством красного вина.
Наступало время достопримечательностей…
Он лениво, расслабленно вылез из джакузи и кое-как вытерся влажным Зайкиным полотенцем. Поискал взглядом халат. Не нашел взглядом халата. Хотя конечно, откуда в ванной быть халату, если он увязался за Зайкой как был голышом.
Он вышел из ванной и тут увидел перед собой Деву, держащую в руках подносик с кофейной чашкой и с некоторым удивлением смотрящую прямо на него. История повторялась. Теперь небось подумает, что это его обычный стиль — ходить голым по квартире, невзирая на присутствие домработницы.
— Ну что ты смотришь? — недовольно пробурчал он, стараясь не отходить от двери в ванную. — Дай мне халат.
Она поставила подносик обратно на тумбочку и взяла его махровый халат — он висел на видном месте, на спинке кровати. Она медленно, сомнамбулически подошла к нему и обошла его сбоку, как будто он был каменным изваянием. Он почувствовал, что она подает ему халат сзади, и приподнял руки, стараясь попасть в рукава.
Она отошла назад, вглубь спальни, похоже, высматривая что-то на полу… Она нашла его шлепанцы и все так же сомнамбулически двинулась к нему, чтобы…
Она встала на колени перед ним и коснулась рукой его лодыжки. Он слегка приподнял ногу, и она надвинула на ногу шлепанец. Ее прикосновения были бережны и чисты. От того, что она делала, веяло ритуалом, высоким и торжественным.
Раба, подумал он, обувающая господина.
Он переступил и царственно выдвинул вперед другую ногу, принимая условия этой необычной игры. Она обула и эту ногу, приподняв ее ладонью, а потом опустила руки на пол так, что ее большие пальцы легли под его лодыжки.
Она подняла голову и посмотрела ему в глаза, и он увидел, что халат у него распахнут. Вертикальная полоса его тела оставалась обнаженной, и его кровь несколькими бешеными толчками затопила центр этой полосы.
Ее руки так и оставались прижатыми к его ногам; она не сделала ни одного лишнего движения. Она просто опустила голову, и ее губы тотчас сомкнулись вокруг его напрягшейся плоти.
Это было особенное соитие — две неподвижных фигуры в острой, туго натянутой тишине, и только тонкое, точное движение ее языка анимировало, то есть одушевляло застывший мир, наполняя происходящее каким-то мистическим, религиозным смыслом.
Он внезапно почувствовал, что эрекция здесь глупа и неуместна… и сразу же — что его неистовая, своенравная кровь унимается и отходит, что его плоть становится мягкой и послушной, как у ребенка, и что Дева странным образом не возбуждает, а наоборот, успокаивает его, делая это вполне намеренно, с необычайным тактом и чувством или, может быть, мастерством.
Потом она поднялась с колен и заметно стряхнула с себя усилие, которого, видимо, требовало от нее это странное действо. Ее лицо озарилось светлым сиянием. Больше не было сказано ни единого слова; и Филипп ясно ощутил, что теперь между ними немыслимы зло, отчужденность и фальшь, и что даже если всю оставшуюся жизнь он проведет исключительно голым, прыгая по квартире на одной ножке и вдобавок задом наперед, он и тогда останется для нее господином, братом и вообще кем ему будет угодно.
Кофейный подносик был наконец унесен. Филипп брился в прекраснейшем настроении, напевая песенки (что само по себе навело бы на многозначительные мысли любого, кто знал его хорошо). При этом он был почему-то уверен, что внизу для него уже готов обед — хотя, строго говоря, не имел достаточных для того оснований. Нечего и говорить, что он оказался прав; стол был накрыт на одну персону, и Дева прислуживала ему, предвосхищая малейшее его желание. За весь обед — кстати, весьма достойный — они едва ли перекинулись парой слов. Дальнейшие действия Филиппа ничем уже особенным не отличались, в точности повторяя многократно совершаемые ранее, как-то: звонок на водительский пейджер — «выхожу через пятнадцать минут»; одевание в костюм (вполне самостоятельное); проверка содержимого карманов и портфельчика; спуск по лестнице и одевание в пальто (при некоторой помощи Девы, однако безо всяких мистических компонентов); спуск на лифте, открывание двери и посадка в машину. Все это он проделал как автомат, в прекрасном ровном настроении, нимало не утруждая себя какими бы то ни было попытками системного и любого иного анализа.
И только по дороге в офис, покачиваясь в авто рядом с водителем Мишей, он с удивлением осознал всю необычность случившегося. Да полно, случилось ли это вообще? Похоже на сон… Все меньше ему верилось, что час назад он царственно протягивал Деве ногу для ритуального водружения шлепанца; а то, что последовало за этим, вообще не поддавалось никакому разумному пониманию.
Если бы, в дополнение к прочим волшебствам дня, ему было дано хоть разок побывать одновременно в двух разных местах, то вторым местом, конечно же, стала бы покинутая им спальня, где час назад он пережил потрясение. Он увидел бы, как Дева входит, чтобы закончить в спальне уборку. Как медленно, сомнамбулически перемещается по комнате, оставляя за собой одухотворенную чистоту. Как снимает с постели простыню — сильно смятую и еще влажноватую местами, — внимательно ее осматривает и, собравши в бесформенный ком, плотно прижимает к своему лицу, глубоко вдыхая исходящий от простыни слабый запах, и глаза ее при этом темны и серьезны.
А потом она бросает простыню на пол и встает напротив высокого зеркала, отражающего ее в полный рост. Она аккуратно снимает передничек, вытягивает руку, держа его в ней двумя длинными пальцами, разжимает их, и передничек падает на пол. Она расстегивает блузку и стряхивает ее с себя, оставаясь в глухом лифчике из плотного полотна. Она распускает «конский хвост» и резко разворачивается всем телом, отчего ее огненно-рыжие волосы волнообразно взлетают в воздух и, сверкая, разлетаются по обнаженным плечам. Затем она расстегивает юбку, медленно стаскивает ее через голову и бросает на простыню, и ее темноволосая, не прикрытая трусиками пизда предстает перед зеркалом из-под нижнего пояса над чулками телесного цвета. И все это время ее лицо продолжает оставаться сосредоточенным и бесстрастным и как будто не имеющим никакого отношения к происходящему.
