Жена Моцарта (СИ) - Лабрус Елена

— Поместье Воронцовых, где мы должны были праздновать свадьбу, тоже когда-то было богоугодным заведением, — кивнула я. Вот тут меня словно и прострелило: — Пятнадцатого июля?! В этот день погибла жена Моцарта и его…

Я уставилась на Кирку.

— Нет, эта девочка не его дочь, — спокойно ответила она.

— Но Иван сказал, что пятнадцатого июля его отец принёс окровавленную, раненую, недоношенную девочку, а его отец — Давыд. Потом, когда Диане было лет десять, к ней приходил отец Моцарта. Зачем? И ты сказала: мать не мать, и отец не отец. Значит, Давыд ей не отец, потому что её отец… Моцарт?!

Она оглянулась. В пустом с утра да после дождливых дней парке людей было мало, но мимо пробежал парень в спортивном костюме, дальше по аллее шла старушка с собачкой, позади нас неспешно прогуливалась пожилая пара — не большое количество зрителей, но всё же достаточное, когда в порыве переполнявших меня эмоций я перешла на повышенные тона и парень на ходу обернулся, старушка остановилась, а пара подняла головы и уставилась на нас, продолжая свой неспешный путь.

— Давай для начала я тебе расскажу про, — она потянула меня за рукав, — Детей Самаэля. Ты же за этим пришла?

— Нет, — упёрлась я. — Сначала расскажи мне про Диану.

— Хорошо, — тяжело вздохнув, согласилась она. И я согласилась идти. — К счастью для тебя, я потому и сделала такое заявление, что знаю эту историю. В отличие от Целестины, я не провидица. Она видит и прошлое, и настоящее, и будущее, а я — только прошлое. И прошлое этой девочки я видела, словно была там. Давыд принёс девочку жене и сказал, что она дочь Моцарта, поэтому её надо спасти и ни в коем случае никому пока об этом не говорить. Его жена так и считала, что её отец Моцарт и однажды он за ней придёт.

— Но Моцарт убил Давыда.

— И тот не сказал ему про девочку, потому что на самом деле она его дочь, Давыда. И Давыд об этом знал. И Катя об этом знала.

— Она изменяла Сергею с Давыдом? — снова встала я как вкопанная.

— Нет, — махнула Кирка, призывая меня идти. — Давыд её изнасиловал. Был за ним такой грешок, и все в их банде об этом знали: о его любви к такого рода развлечениям. Вот он и развлёкся, пока Сергея не было. И Катя мужу не сказала…

— Не хотела делать ему больно, — не спросила, скорее согласилась я с её решением, подумав, что, наверное, поступила бы так же. Он бы просто не знал, как с этим жить. Просто не знал.

— Но ей не повезло. Пока Моцарт вернулся, она поняла, что забеременела от того козла.

— Бедная девочка, — тяжело вздохнула я. А каково ей было с этим жить? Что делать? Как поступить?

— Она пошла к Давыду. Умоляла, угрожала, клялась, что вытравит плод всё равно. Давыд предупредил, что, если с его ребёнком что-нибудь случится, он убьёт Моцарта. И когда Катю ранили, и врачи боролись за её жизнь, он под дулом пистолета заставил отдать ребёнка и написать «плод погиб». Вот и вся история. Катя умерла, а её девочка осталась жива, — открыла Кирка дверь подъезда и пригласила меня внутрь.

Я и не заметила, как мы дошли до тех самых бело-голубых корпусов, что высились за парком.

 Глава 14. Евгения

— Но Иван знает? — в прихожей тёплой светлой квартиры, я отдала ей пальто.

— Милая моя, — повесила Кирка мой кашемир на плечики, а свою куртку просто на крючок, — я не знаю, как бы сложилась та история, останься все её участники живы, но сейчас есть тесты ДНК и родство определить проще простого. Тебе надо спросить об этом у Ивана, а не у меня.

Да, и мне нужно было спросить у него сразу, а не обрывать на полуслове — не зря же он начал этот разговор. Но я так торопилась уйти. Я даже не сразу поняла, что именно услышала.

— А Эля знает? — упала я на предложенный стул у большого стола.

И наконец осмотрелась в современной квартире с большими окнами, совсем не похожей на логово Бабы Яги. Эти метаморфозы, что под давлением неожиданной информации, которая занимала все мои мысли, выступили на первый план. Но ненадолго.

А Моцарт?! Я надеюсь, он не знает? Или… О, господи! Он так изменился в лице, когда я передала ему чёртовы слова, что отец не отец, а мать не мать. Стал просто сам не свой, когда сказал: я буду против.

Проклятье! По спине потёк холодный пот. Он же думает, что Диана его дочь, поэтому запретил Антону с ней встречаться. Он думает… Мама дорогая! Я расстегнула кофту, оттянула ворот и, кажется, была близка к обмороку — так мне стало плохо.  

— Эля знает, — кивнула Кирка и протянула мне стакан воды.

Я с благодарностью приняла. Сделала несколько больших глотков. Поставила на стол. Откинулась к спинке стула, чувствуя, что тошнота и паника, наконец, отпускают и тогда только подняла глаза на Кирку.

— Эля всегда знала, — продолжила она. — Она же провидица. И очень сильная. Невероятно одарённая девочка. Кстати, можешь называть меня Кира, если Кирка режет слух, — улыбнулась ясновидящая, оценив мой порозовевший вид. — Только не спрашивай где мои шали.

— А где ваши шали, Кира? — выдохнула я, приходя в себя. Вдруг ощутив, каково это быть ясновидящей. Каково сообщать людям новости, зная, что они разрушат их мир. Каково жить со всем этим знанием, когда промолчать — нельзя, ложь — плоха, а правда — ещё хуже. Ведь именно мне, наверное, придётся всё это рассказывать Моцарту.

Чёрт бы вас всех подрал! Все знали — Эля, Иван — а разбить ему сердце грёбаной правдой, конечно, придётся мне.   

— Хотела бы я сказать, что именно за этим тебя и позвала: рассказать где мои шали, но ты ведь позвонила сама, — ободряюще сжала моё плечо Кирка. — И всё же я рада нашей встрече.

Кира заварила чай. Накрыла на стол, завалив его выпечкой и сладостями. Попутно рассказала, что купила эту квартиру всего пару лет назад, чтобы жить поближе к научному городку и старому имению. Села напротив, когда я спросила:

— А зачем вам поближе?

— Потому что я работаю в негосударственном институте исследования мозга, которому принадлежат все эти современные корпуса и научный городок, — показала она в окно. — А «Дети Самаэла» — организация, что его построила, открыла и спонсирует.

— Но разве это не тайное братство? — вытаращила я глаза.

— Тоже начиталась интернета? — улыбнулась она, с удовольствием откусив арахисовое печенье. — Третье имя демиурга Самаэль. Ева. Лилит. Каббала?

— А что ещё я могла подумать после представления, устроенного вами в больнице? После всех этих горящих трав, икон, свечек, молитв, светящегося… камня, — уставилась я на лежащий на столе знакомый предмет, похожий на большую непрозрачную линзу.

— Адэ тэ… чу̀дная молитва Пресвятой Богородице, душевная, католическая, — вздохнула Кирка и, вытерев испачканные печеньем пальцы, взяла камень двумя руками.

Твою же мать! Прошло буквально несколько секунд, когда он загорелся в её руках матовым голубым светом.

— Но как?..

— Видела, на некоторых батарейках есть шкала уровня заряда? Кладёшь пальцы на две точки и… хоп! — перевернула она камень, показывая металлическую пластину снизу. — Просто физика. Просто небольшой электрический заряд. Но всегда проще эпатировать публику и показывать фокусы, чем объяснять про возможности нашего мозга. Люди куда охотнее верят в мракобесие, мистику и бесовщину, чем в науку. Наука — скучно. Теряется магия, ореол таинственности и волшебства, поэтому мы стараемся соответствовать.

Она отложила «камень» и как ни в чём ни бывало снова принялась за печенье.

— Но ведь у вас есть эти способности?

— Конечно. Именно их изучением и занимается институт. А «Дети Самаэля» действительно тайное братство, что собирает под своим крылом людей с разными способностями, и оно существует. Но Самаэль Леви — так зовут основателя братства — не демиург. Он был талантливым неврологом и ещё в конце девятнадцатого века начал серьёзно заниматься проблемами ясновидения и прочими «отклонениями», которыми, к слову, «страдала» его жена. В одном из своих особняков, что они использовали как загородное имение, — она снова показала в окно, теперь в другую сторону, где в глубине леса, ещё не сбросившего нарядную осеннюю листву, виднелись башенки старого здания, и блестело зеркало пруда, — открыл первую лабораторию и госпиталь, куда принимал и детей, и взрослых, что в те времена считались бесноватыми.