Жена Моцарта (СИ) - Лабрус Елена

— Она разорвала помолвку, потому что ты спутался с этой шлюшкой Ничего-не-было, чего уж тут сложного, — шумно выдохнула Ди. — А не был бы виноват, не оставил бы ей квартиру, которую купил, десять лет подставляя задницу под пули по своим Сириям, Ливиям и Хуивиям.

— Мне было куда уйти, а ей нет, она её просто снимала. И вообще, это здесь при чём? — он явно что-то швырнул, а, может, неаккуратно поставил в раковину. Брякнула посуда.Зашипела вода.

— При том. Что у тебя слабость к шалавам. Ко всем подряд, Вань. Прямо как у Миллера, который всё вспоминал своих несчастных шлюшек.     

   Это Маркес, возмутилась я. Габриэль Гарсия Маркес! Это он написал «Вспоминая моих грустных шлюшек», в разных переводах по-разному: то несчастных, то грустных. Но Диана и сама поправилась.

— Или это Маркес. Не важно. Важно, что ты чуть в Амстердаме не остался с какой-то Луизой с улицы красных фонарей.

— Правильно говорить: квартал, — поправил Иван, закрывая воду. — Квартал красных фонарей.

— Да хоть бульвар! И хер с ней с той жрицей любви, но замужняя беременная от другого мужика баба — это вообще ни в какие ворота. Может, ещё и женишься на ней? И чужого ребёнка будешь растить?

— Диана, я не буду с тобой это обсуждать, — устало выдохнул Иван.

— А с кем будешь? Может, с Женькой? Может, ей объяснишь, что её мужа не выпустят из тюрьмы, потому что ты трахаешь мадам Барановскую?

Я встрепенулась. Пойду-ка я, пожалуй. И подслушивать нехорошо. И сам разговор мне не нравится. Я даже развернулась, чтобы уйти в полном смысле слова не солоно хлебавши, без кофе, без завтрака, когда Диана добавила:

— Или, может, у тебя есть другой план?

— У меня есть другой план, — твёрдо ответил Иван. — Но, как и всё остальное, тебя это тоже не касается. И, знаешь, что, собирай-ка ты свои вещички и вали домой, чтобы я тебя здесь больше не видел. Займись лучше учёбой, подготовкой к экзаменам, матери помоги, если время некуда девать. Здесь тебе точно делать нечего.

— Ты не можешь меня выгнать! — взвизгнула она зло, обиженно. — Ты здесь не хозяин!

— Я могу. Потому что ты несовершеннолетняя, а я твой старший брат. Собирайся, отвезу тебя домой прямо сейчас.

— А знаешь, я поняла! — выкрикнула Диана, когда вместо того, чтобы постыдно сбежать, я решила сделать прямо противоположное: войти и вмешаться. — Ты такой же как отец!

— Какой?

— Такой! Гулящий! Ты думаешь я не знаю? Мне тут одна ясновидящая выдала: и мать не мать, и отец не отец. Открыла, сука, Америку! Да я и без неё знаю, что отец меня нагулял от какой-то шлюхи, а когда её убили в бандитской перестрелке, притащил законной жене — растить, выхаживать. Что, скажешь не так?

— Ты сейчас свою мать назвала шлюхой?

— Она мне не мать!

— Она погибла!

— И что?! Она путалась с женатым мужиком!

— Всё было не так!

— Да какая уже разница, как! Я чудом выжила. Родилась еле живая. Недоношенная, с простреленной ногой. Уж лучше бы сдохла. Думаешь, каково мне с этим жить?

— Думаю, если кому и можно жаловаться, то только маме, но она за всю жизнь слова плохого не сказала ни тебе, ни о твоей матери. А представь каково было ей, когда отец принёс тебя крошечную, окровавленную, чужую, потому что тоже думал тогда не о себе — больше всего на свете он хотел, чтобы ты жила. Умолял тебя не бросать, выходить, спасти. Ты бы на её месте так поступила? Ты, которая только что кинула мне в лицо: чужого ребёнка будешь растить?

— Простите, что вмешиваюсь, — остановилась я в дверях. — Но вам и правда лучше разъехаться по домам. Всем, — смерила я взглядом всклокоченную с красными щеками Диану, идеального в любое время дня и ночи Ивана.

— Допизделись, — резко выдохнул он и повесил голову на грудь.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Лучше и не скажешь, — натянуто улыбнулась я, прошла к столу с кофемашиной и, стоя к ним спиной, стала наливать кофе.

— Жень, ты куда-то едешь? Я отвезу.

— Я сама, — ответила я Ивану, не оборачиваясь.

— Прости. Но это моя работа.

— Значит, ты уволен.

 Он промолчал. И только, когда, резко задвинув стул, Диана ушла, громко топая пятками, виновато, терпеливо вздохнул и ответил:

— К сожалению, уволить меня может только Сергей Анатольевич. Поэтому, я вынужден. Жень…

Он осёкся, когда я предупреждающе подняла руку. Ладно, спорить не буду, иначе Моцарт и правда оторвёт ему башку или уволит, когда выйдет. А когда Сергей вернётся, мне уже будет всё равно. Поэтому пусть остаётся.  

— Деньги собрали? — сев за барную стойку напротив окна, я вдохнула аромат свежесваренной арабики.

— Да. Ещё вчера. Уже отвезли Барановскому. Адвокат лично этим занимается, — на месте развернулся Иван и встал ко мне лицом.

— Ну значит, ждём, — выдохнула я и показала рукой на холодильник. — Достань мне, пожалуйста, — я пощёлкала пальцами, — йогурт. Или кусочек сыра. Что есть.

Он достал и то, и другое. Открыл йогурт. Подал ложку. Нарезал сыр.

Говорили о чём-то незначительном. Новом клипе, что показали по телевизору.

По дороге обсудили последние новости.

И только, подъехав к парку, где я договорилась встретится с Киркой, и вышли из машины, Иван сказал о том, о чём мы оба так громко молчали.

— Жень, мы не встречаемся с твоей сестрой, — тяжело, очень тяжело вздохнул он. Словно ему не хватало воздуха. Словно всё болело у него в груди. — В том смысле этого слова, что вкладывает в него Диана. Да, вчера я завозил Александру к врачу, потом мы гуляли по городу, но это всё, что я мог себе позволить в отношении замужней женщины, как бы она мне ни нравилась.   

 — А Саша об этом знает? — задрала я голову, чтобы посмотреть на него.

На его несчастное лицо. Даже сквозь невозмутимую маску, что он всегда носил, не позволяя никому видеть, что он чувствует, сегодня проступали скорбь, боль и, возможно, отчаяние.

— Конечно. Ни о чём другом не может быть и речи.

— Спасибо! — кивнула я, подавив вздох.

Ну почему?! Почему ты?! Почему именно так? Почему сейчас? Почему всё вечно так не вовремя, так сложно, так несправедливо. 

Мне трудно было снова посмотреть ему в глаза.

И нечего ему сказать. Нечем поддержать, как-то ободрить, не знаю, утешить, пообещать, что всё будет хорошо. Я и сама сейчас отчаянно нуждалась в поддержке. А получить её было неоткуда.

 Оглянулась по сторонам: правильно ли стою, не перепутала ли вход. Но кроме прилично одетой женщины в джинсах и тёплой куртке с капюшоном, натянутым на голову, никаких «ведьм» в вязаных шалях не заметила. Если только…

Она усмехнулась. Сняла с головы капюшон. Густые тёмные волосы с проседью вырвались на волю курчавой гривой. Глаза выразительно показали на Ивана, а потом она зашла в парк.

— Вань, я знаю, что не могу отдавать тебе приказы и ты отвечаешь за меня головой, но мне очень важно сейчас побыть одной. Приезжай за мной часа через три. Пожалуйста!

Он молча кивнул. Я была уверена, что никуда он не уедет, скорее будет сидеть всё это время в машине. Но очень надеялась, что за мной не пойдёт.

Я уже шагнула к арке входа в парк и вдруг остановилась.

Развернулась:

— Диану правда спас твой отец?

— Скорее моя мать, ведь это она её вылечила, выходила, вырастила. Но да, отец принял в этом участие, — горько усмехнулся он. — Пятнадцатое июля, семнадцать лет назад — день, когда родилась Диана.  

— Пятнадцатое июля? — я остановилась как вкопанная минут пятнадцать спустя, вдруг осознав, что именно сказал Иван. — День, когда убили жену Моцарта и его…

… дочь? Она его дочь?!

Мы с Киркой дошли уже, наверное, до середины парка.

Она рассказывала, что этот старый парк был заложен триста лет назад. Сейчас к нему примыкает научный городок и новый микрорайон — показала она в сторону бело-голубых свечек многоэтажек, к которым мы шли, — но до сих пор на территории парка сохранился и пруд восемнадцатого века, и старое поместье бывшего владельца, в котором с того же времени находится больница для душевнобольных.