Ты мой закат, ты мой рассвет (СИ) - Субботина Айя
Это я тоже знаю, потому что пяти минут наблюдения за их общением было достаточно, чтобы понять - мать и сын на одной волне.
— Я надеялась, когда Антон, наконец, решит завести семью, это будет милая хорошая девушка, которая будет понимать, кто рядом с ней и что ему нужно. Что о моем сыне будут заботиться так же, как он готов заботиться в ответ. И я мечтала... -Она снова смотри на меня в упор, и я с огромным трудом заставляю себя стоять на одном месте. - Что эта девушка будет без груза неприятного прошлого за спиной.
Понятно, что такой девушкой должна была стать не я.
Но, как и всегда в моей жизни, как бы я ни старалась, как бы ни пыталась быть хорошей и удобной, я все равно становись чьей-то проблемой. Для кого-то слишком ранимой, для кого-то - слишком замкнутой, для кого-то - несексуальным бревном, а для кого-то - плохой невесткой.
Мир вокруг покачивается и тускнеет. Я перестаю чувствовать пальцы, но ноги становятся ватными, как будто подрезали сухожилия и вот-вот упаду.
Если бы не действие «волшебных таблеток» - которое и так почти закончилось - я бы просто упала, раздавленная острым приступом панической атаки. Хотя, если бы не проклятая таблетка, я бы просто не дожила до этой минуты и сдохла где-то рядом с разбитыми елочными игрушками.
— Антон рассказал? - слышу свой собственный сухой голос без единой эмоции.
Свекровь оставляет вопрос без ответа. Может, мне показалось, что я произнесла это вслух?
— Я не буду влезать в ваши отношения, Йен, потому что Антона все равно не перебудить, а он почему-то хочет продолжать ваши... отношения. - Она не скрывает, что намеренно не использует слово «брак», но...
Она замолкает, привлеченная собачьим лаем и звуком приминающего снег автомобиля.
Вот теперь овчарки узнали хозяина. Почти вижу, как виляют хвостами и прыгают вокруг, пока Антон строит брутального мужчину и пытается отделаться от их слишком бурных проявлений чувств.
Мы синхронно поворачиваем головы в сторону окна, а потом опять смотрим друг на друга.
— Он никогда не был милым и нежным, Йен. И ты выбрала не того мужчину, чтобы вытирал тебе нос и менял носовые платки. Тебе не шестнадцать, чтобы не понимать элементарных вещей. Поэтому я скажу тебе то, что уже сказала ему: иногда лучше безболезненно порвать нитку вначале, чем по живому резать ножницами огромный шарф. Надеюсь, мы друг друга поняли? И очень хочу верить, что ты, как девушка разумная, не примешь эти слова лично на свой счет. Я бы сказала это любой другой женщине, которая бы, став женой моего сына, решала свои проблемы, а не занималась семьей и мужем.
То ли я слишком торможу с ответом, то ли свекрови он не нужен, но она спускается вниз в полной тишине.
А мне нужна пауза, чтобы взять себя в руки и побороть приступ паники.
Не хочу, чтобы Антон видел меня такой разболтанной и нестабильной, как бутылка газировки.
На счет до трех - глубокий вдох «животом». Наверное, моя мать тоже попыталась бы меня защитить.
На счет до четырех - задержать дыхание. Если бы я была матерью, возможно, я поступила бы так же, если бы кто-то не давал моему ребенку то, что я бы хотела, чтобы он получил.
На счет до трех - выдох тонкой струйкой через рот. Мне не на что обижаться, потому что я заслужила каждое слово упрека.
Когда слова превращаются в мантру, я понемногу прихожу в себя. Слышу, как Антон зовет меня по имени и, потерев себя за мочки ушей, натягиваю счастливую улыбку.
Спускаюсь вниз. Муж и свекровь что-то весело обсуждают. Антон замечает меня, делает шаг в сторону лестницы, но я успеваю проскочить на кухню до того, как он дотрагивается до меня хоть пальцем.
Тошнота сводит горло.
Не хочу, чтобы дотрагивался до меня. Даже смотрел или дышал в мою сторону.
— Йени? - вопросительно в спину.
— Ужин... Я не успела, извини. Ты не предупредил, что приедешь раньше. Все будет готово через пол часа.
— Йен?!
Я делаю вид, что ничего не вижу и ничего не слышу.
У меня на всем белом свете только один человек, который может защитить мой разваленный замок и воскресить радужных овечек.
Я сама.
Глава девятнадцатая: Антон
Мать на ужин не остается. Говорит, что заехала только забрать вещи и просит, как всегда, вызвать ей такси. Пока Очкарик возится на кухне, мы собираемся и выходим на крыльцо. Впервые за черт знает сколько времени не валит снег и небо на удивление чистое, с огромными колючими звездами.
Пока я веду ее до горки, гуда приедет забирать такси, мать говорит о домашних делах, рассказывает, что у нее хорошие анализы крови и что в январе, сразу после праздников, ее прооперируют. Ничего серьезного - снова варикоз, с которым она пытается бороться уже который год. Но я все равно немного дергаюсь.
— Мам, у меня с десятого числа командировки почти без просветов до конца февраля. Может, перенесешь? Месяц роли не играет.
— Антон, ну какой перенос? Ты же сам врача нашел, сам знаешь, что еле к нему в график втиснулись.
Знаю. Мне это все стоило геморроя. Почти буквального. Но на то я и сын. чтобы заботиться о старости своих родителей.
— Не переживай. - Мы останавливаемся, и впереди уже виднеется рассеянный свет фар. - Отец за мной присмотрит.
— Йени тоже, вы, вроде, хорошо ладите. Она улыбается, целует меня в щеку и уезжает.
Странное чувство. Жопой чувствую, что что-то не так, но не могу понять, откуда прилетело. Возможно, просто до сих пор дергаюсь, оглядываясь на то, каким херовым было утро.
Когда возвращаюсь, стол уже накрыт, но Очкарика нигде нет. И на попытки до нее докричаться никакой реакции. Только когда поднимаюсь на второй этаж, слышу звук льющейся из душа воды.
Ее вещи лежат на диване - сложены аккуратно, как в казарме. Рядом телефон и маленький черный рюкзак с брелоком в виде единорога с круглым колокольчиком.
Сверху на белом пушистом свитере - почти прозрачный бюстгальтер.
Она голая в душе.
За дверью. Можно протянуть руку и дотронуться. Разве не так мирятся супруги после ссоры?
Я стаскиваю свитер и футболку, проворачиваю ручку... но дверь заперта изнутри. Стучу. Сразу несколько раз и громко.
Шум воды прекращается. Пару минут я совсем ничего не слышу, только возню и шорохи.
— Все хорошо, малыш? - напрягаюсь, спрашивая через дверь.
Снова в голове те самые слова ее матери, хоть вырезай их автогеном.
Вместо ответа Очкарик открывает дверь и выходит: с мокрыми волосами и завернутая в большое пушистое полотенце. Наружу торчат только воробьиные тощие плечи с как будто слишком беспощадно вырезанными ключицами.
— Прости, что заняла ванну. - Проходит мимо и даже не смотрит в мою сторону.
Пытаюсь взять ее за руку, но Йени отодвигается, как будто собираюсь причинить ей боль.
— Пожалуйста, - зеленые глаза какие-то слишком яркие за мокрыми сосульками волос, - не дотрагивайся до меня.
— Ты ебанулась?! - мгновенно, с пол оборота завожусь я. - Что не так? Где я опять провинился?! Или ты решила все-таки отметить мой косяк громом и оркестром?
— Мне все равно до того, что было утром, - стеклянным голосом отвечает она. Сбрасывает полотенце, совершенно не стесняясь, как будто меня здесь нет. -Помнишь наш договор? Я забочусь о тебе, ты защищаешь меня. Ни о чем другом мы не договаривались.
— Я женился не для того, чтобы дрочить или трахать других баб!
Она откидывает с лица волосы, секунду что-то ждет, а потом снова снимает только что надетый лифчик. Расправляет плечи, стаскивает по бедрам какие-то очень крошечные трусики, укладывается на спину на кровать и широко разводит ноги.
Я сглатываю.
Я мужик.
У меня не было ебучего секса уже почти два месяца, потому что я дрочил как дурачок.
Потому что мне и не хотелось никого, кроме этой ебанутой на всю голову дурочки. Но я лучше на хрен стану импотентом, чем возьму эту подачку.
— Пошла ты на хуй, - зло выплевываю куда себе за спину и сваливаю. Из спальни.
