Лев Куклин - Повесть и рассказы из сборника «Современная эротическая проза»"
Тогда Надежда (забудем на время о славянском смысле её имени!), называйся она им с почтительным титулованием «ханум» или «байбиче», — вполне подходила бы на руководящую роль старшей жены…
Но всё же — каким-то необъяснимым тонким чутьём зверёнышей, включённых в природу, мы понимали, ощущали, чуяли, — что о наших вольных занятиях любовью не следует говорить никому.
Ни-ко-му!
Самое смешное заключалось в том, что Надежда была комсоргом класса, да и мы трое уже носили, так сказать, в карманах комсомольские билеты, ходили на соответствующие собрания и прорабатывали образ неуёмного революционного фанатика Павки Корчагина.
Подлинная же, предельно естественная наша жизнь, полнокровная и счастливая, — не хочу сказать — бездумная, — шла как бы поверх всего прочего. Не главного. Второстепенного. Ограничивающего нашу природную свободу. В том числе и мораль. Ведь что такое мораль? Это — всегда определённые рамки, в которые втискивают нашу свободу!
Но в свою очередь мораль — всего лишь функция времени и моды. В чём-то она повторяет быстро меняющуюся во времени моду то на широкие, то на узкие брюки или — то на длинные, то на короткие юбки!
ГРИМАСЫ НЕФОРМАЛЬНОГО ОБЩЕНИЯ
И это — сама Надежда, которая вопила, извиваясь на нашем «сеновале», та, которая, задыхаясь, кончала под собственные стоны «Да! Да!! Да!!!» — она же и предала меня?!
Она рассказала — и кому?! — нашей учительнице литературы, конечно, в порядке великой бабской тайны, что в её классе есть такой… ученик… мальчик, то есть, я, который — выражаясь современной терминологией — хорошо владеет методикой безопасного секса!
— Да знаешь… — при выяснении обстоятельств этого опасного события, так сказать — лицом к лицу и подыскивая наиболее весомые слова, запнулась Надежда, что было ей совершенно несвойственно, — мне её… как бы тебе попонятней втолковать… жалко стало, вот! Мы с ней из школы случайно… так вышло… вместе возвращались и стали разговаривать. Я её до дома проводила. Она комнатку снимает на Купеческой, сразу за прудом… ой, что это я? — на бывшей Купеческой, нынче-то Дзержинского. Она ведь молоденькая, девчонка совсем, хоть и училка! Она мне всё на жизнь жаловалась, что в школе, мол, одни старухи, откровенно даже и потолковать-то не с кем. А у нас ведь и вправду одни старушенции… да ещё полтора человека мужиков: однорукий физрук да одноногий завхоз… С ума сойдёшь! Ну, я и ляпнула ей в утешение, что у неё в классе есть клёвый мальчишка, который очень даже весёлый и по женскому… этому самому делу… очень даже всё соображает.
— Ты что?! — так и ахнул я. — Всё про нас рассказала?! Да она ведь в РОНО или в райком ВЛКСМ.[1] настучит — и пиши пропало! Такую аморалку пришьют…
— Да не боись, лягуха, не потонем! — успокоила меня Надька. — Никаких подробностей я ей не расписывала, только намекнула, — вот, мол, почему бы вам с Лёнечкой Куликовым не потолковать наедине… одиночество своё скрасить. Може, он что толковое посоветует… Ты же у нас развитой, начитанный. И вообще… — тут уж она, не удержавшись, фыркнула, словно застоявшаяся у коновязи лошадка-игрунья.
— Она, училка-то, в гости нас приглашала. Когда нам будет удобней, во как! Понял? Вдвоём! Сходим, а? Чайку попить с медком-сахарком, с пирожком да с милым дружком…
Я, не сдержавшись, изо всех сил шлёпнул её ладонью пониже спины, а она, отскочив, показала мне язык…
Наша классная учительница русского языка и литературы была на вид куда как неказиста: маленькая, тощенькая, беленькая, словно обесцвеченная или сильно выгоревшая на солнце, с белесыми же бровками и бесцветными ресничками. Круглые её очочки то и дело сваливались с короткого, чуть вздёрнутого носика, она постоянно поправляла их пальцами, а поскольку она много писала на доске и пальцы её всегда были испачканы мелом, то и носик часто оказывался как бы частично припудренным. Что касается других выдающихся особенностей её лица, то на самом кончике носа, когда она простужалась, вскакивал и краснел прыщик, а об остальном я умолчу…
Когда же она снимала очочки, беспомощным близоруким взглядом обводя неизменно шумный класс, глаза её казались нелепо вытаращенными, словно у лягушки, которую вытащили из воды и до упора надули воздухом через соломинку, безжалостно воткнутую в лягушачий зад.
Видимо, ей исполнилось года двадцать два-двадцать три, никак не больше, потому как у нас она считалась молодым специалистом, только что окончившим Архангельский пединститут. Звали её Людмила Тимофеевна, но в нашем классе у неё имелось прилипчивое прозвище «Глиста в обмороке»… М-да… И с такой вот Людкой-Страхолюдкой Надька вступила в почти что дружеские отношения?! Нет, не поймёшь этих баб! Я не мог себе этого вообразить при самом отчаянном напряжении всех моих мыслительных способностей!
А Людмила Тимофеевна и в самом деле довольно скоро выделила меня из классного коллектива: как-то отозвала в сторонку и вежливо попросила помочь донести до дома тяжелые книги из библиотеки.
— А то у меня ещё две стопки тетрадей с сочинениями и диктантами для домашней проверки! — пожаловалась она, смешно морща белёсые бровки над своими очочками. — Никак не управлюсь…
И вот по дороге-то самым непринужденным образом и завязался неформальный разговор.
— Ваша, Леонид, подруга из девятого «А»… Надежда, да? Красивое имя… Кстати, очень толковая и развитая девушка. Ей обязательно надо идти в педагогический! У неё определённая склонность. Да… Так вот ваша подруга, Надежда… Григорьева, если я не ошибаюсь?
Она, разумеется, не ошибалась. Слова лились из неё и лились непрерывной цепочкой, словно во время дождя струя воды из-под жёлоба в гулкую пустую бочку. Она говорила и говорила…
…— Конечно, нельзя отдаваться без любви. Этому учит и вся наша классическая литература: умри, но не давай поцелуя без любви.
— А как же ваша… — я сделал смысловой упор именно на слове «ваша» — …Татьяна Дмитриевна?
— Как-кая Татьяна?! — она даже остановилась, словно бы с разгона налетела на каменную стену.
— Да Ларина… — отмахнулся я, и только сейчас до меня вдруг дошло, что моя собеседница, окончившая педагогический институт и имевшая право преподавания литературы таким недоумкам, как я, плохо читала «Евгения Онегина»!
— Ларина Татьяна… Втрескалась в Онегина, а замуж вышла как-никак за генерала, за обеспеченного, стало быть, не за какого-нибудь небогатого офицера. Так ведь?
