Три килограмма конфет (СИ) - "Нельма"

А сейчас страшно не было. Было очень-очень плохо, и этот противный писклявый голос вызывал какую-то остро ощущаемую досаду, ведь мне не хотелось тратить свои силы и крайне нестабильные эмоции на ещё одни бессмысленные разборки. И, конечно, я злилась. На Иванова и его дурное поведение, но ничего ведь не мешало мне выплеснуть эту злость на кого угодно, правда?

— Можно? — спросила я у одноклассницы, сидевшей за соседней партой, и кивнула в сторону пустого одноразового стаканчика, принесённого от кулера. Дожидаться ответа, впрочем, не стала, и сразу взяла его в руки, подошла к Филатовой, которая так кстати выдерживала театральную паузу перед кульминацией своего спектакля, и протянула стаканчик ей. — Вот, возьми, это тебе.

— Зачем? — видно, она слегка растерялась, но презрительно искривившиеся губы всё равно спасали положение и помогали сохранить лицо.

— Сцедить яд. Ну, знаешь, как это делают со змеями. Сразу полегчает, — забирать у меня стаканчик она почему-то не спешила, и пришлось просто оставить его на столе и пожать плечами, показывая, что я сделала всё, что было в моих силах.

— Ты вообще ебанутая? — прошипела Таня мне в спину, опомнившись только в тот момент, когда я успела дойти обратно до своего места. Наверное, стоило бы вовсю насладиться её смятением и недоумением и испытать злорадное торжество, впервые одержав маленькую победу над древним злом, но не сегодня.

Сил не было. Совсем. Словно эти перемещения по кабинету были полётом шарика, который не успели вовремя завязать, и вот: он окончательно сдулся.

— Ага, — зачем-то подтвердила я и безвольно опустила голову на стол, спрятав лицо в сгибе локтя.

Чудесное начало прекрасного дня, не иначе.

***

Иванов меня избегал.

В принципе, над этой ситуацией можно было бы посмеяться, но мне она почему-то не казалась сколько-либо весёлой. Только угнетающей, печальной и вызывающей тревогу, от которой под сердцем тягостно ныло.

На переменах он не появлялся в коридорах, явно осознанно пропустил обед и даже в курилке его так и не удалось застать, хотя сама я дважды выходила туда под каким-то нелепо-оправдательным поводом и была готова засунуть куда подальше своё негативное отношение к тому, что он вообще начал курить. И чем больше времени проходило с нашей ссоры, тем больше наше с ним поведение напоминало какой-то детский сад, а сами мы — капризных малышей, не научившихся справляться с малейшими проблемами.

Встретить Максима мне не удалось, зато, в расстроенных чувствах поднимаясь по лестнице, я чуть не врезалась в Диму, остановившегося прямо посередине и явно не намеренного пропускать меня.

— Я как раз хотел тебя найти, Полина, — сказал он, заставив меня напрячься ещё сильнее и настороженно вглядываться в его лицо, ради чего пришлось сильно задрать голову вверх. В голосе его, обычно обволакивающе-бархатистом и очень приятном, сейчас звенели металлические нотки злости, а заметно опухшая переносица была тщательно замазана тональным кремом, из-под которого под ярким дневным светом, льющимся из окна, всё равно проступал синяк.

Рядом с Романовым мне было очень некомфортно. Да и страшно, что скрывать, ведь я прекрасно помнила, как он совсем не галантно хватал меня и силой удерживал, не позволяя уйти, и сейчас повторять это на бис совсем не хотелось.

— Я хотел извиниться за произошедшее на празднике. Я просто выпил лишнего, — сдержанно произнёс он явно заранее заученную фразу, но при этом лицо его так дёрнулось и скривилось, что не оставалось никаких сомнений, что ему ничуть не жаль.

— Это всё? — уточнила я, нерешительно переминаясь с ноги на ногу и думая только о том, как бы скорее оказаться от него подальше. И извинения его мне были не интересны и не нужны, даже будь они действительно искренними, что уж говорить про вот этот фарс, вызывающий больше недоумение, чем желание проникнуться к нему пониманием.

И ради чего всё это? Чтобы сохранить свой образ в чужих глазах? Если да, то Дима оказался ещё более закомплексованным, чем я.

— Всё, — недовольно поморщился он и отодвинулся в сторону, открывая для меня проход, чем я не преминула тут же воспользоваться.

И забыла об этом случае минуты через две, продолжая предаваться унынию и размышлениям о том, имеет ли вообще смысл и дальше добиваться внимания Максима. Да, пусть он в своё время побегал за мной дольше, но он — не я, и между нами уже произошло слишком много, чтобы теперь играть в молчанку и прятки друг с другом.

А он произносил те слова, которые хотелось бы навсегда забыть, а потом целовал так, словно мои губы были антидотом к принятому им смертоносному яду. Отталкивал, прогонял от себя, а следом шёл искать и не давал снова сбежать. Говорил о доверии, но не позволял ни мне, ни себе быть до конца откровенными друг с другом.

Воспоминания обо всех чудесных моментах наших отношений — вот то единственное и последнее, за что я так отчаянно хваталась, чтобы не утонуть в затягивающей трясине собственной слабости. И внутренний голос повторял на взводе, что я просто не нужна ему больше, что нет смысла надеяться на чудо, что именно такой болезненный финал этой странной истории предсказуемо напрашивался с самого начала.

Но мне хотелось верить, что всё ещё возможно изменить. Если не вернуть вспять, то хотя бы заслужить абсолютную честность на прощание.

— Поль, — позвала меня Наташа, нервно дёргая за рукав футболки, пока я сосредоточенно пыталась развязать спутавшиеся на кроссовках шнурки и люто ненавидела спортивную форму, уроки физкультуры, гимназию и, заодно, и всю свою жизнь. — Прочитай.

Она сунула мне в руки телефон с уже открытой перепиской с Ритой, и я чуть не выронила его, пробежавшись по последним строчкам:

≫ Иванов написал директору заявление с отказом от места в футбольной команде.

≫ Слава ничего об этом не знал.

≫ Говорят, физрук в бешенстве.

— Может быть, вам всё же стоит как-то поговорить? — осторожно уточнила Колесова, которая тоже находилась под впечатлением от этих новостей. Мало того, что Максим не был склонен к настолько странным и импульсивно-истеричными поступкам, но и команду свою он обожал и занятия футболом всегда воспринимал по-серьёзному, а не считал обычным развлечением для тех, кому скучно после уроков.

— Чтобы поговорить, нужно обоюдное желание, — буркнула я, пытаясь скрыть от неё свои настоящие эмоции. А во главе их стоял обычный испуг за этого несносного упрямца, о котором я думала — а теперь ещё и невозможно переживала — каждую минуту, не переставая.

Но и поддержать и помочь ему никак не могла, пока он отталкивал от себя всех и решительно жал на красную кнопку саморазрушения.

То, что Евгений Валерьевич в бешенстве, мы успели прочувствовать на себе в первые же минуты занятия. Нет, он не срывался на нас по пустякам, не повышал голос и даже относительно спокойно перенёс и забытую форму, и псевдокашель, и снова забытый реферат от моих одноклассников (да-да, тот самый, чей номер мне ещё до зимних каникул нашёптывал Иванов, а потом, довольный собой, выдал на руки уже готовым — у него оставалось несколько заранее написанных ещё Артёмом).

Но лицо физрука выражало ярость. И играющие желваки, и нахмуренные брови, и поджатые тонкие губы — честно, при виде его со стороны меня невольно посещала мысль о том, что с Ивановым они неуловимо похожи.

И когда где-то у входа в зал мелькнула до боли знакомая высокая и широкоплечая фигура с взъерошенными светлыми волосами, я только несколько раз быстро моргнула, пытаясь прогнать от себя видение, и подумала, что окончательно помешалась на Максиме. Но нет, не помешалась — Евгений Валерьевич поспешно бросил нам резкое «отрабатывайте», а сам скрылся вместе с Ивановым в своём кабинете.

Крики стали слышны примерно минуты через три. Орал физрук, и голос его набирал обороты постепенно, сначала просто пульсировал небольшими толчками выкриков, следом взорвался пугающей канонадой и под конец оглушил нас иерихонской трубой. Добротные стены не позволяли разобрать, что именно он говорил, но скандал набирал обороты и разносился эхом по залу, поэтому все ученики бросили свои занятия и теперь с любопытством прислушивались и переглядывались друг с другом.