Озабоченный (СИ) - Митрич Влад
- Пойдём спать, а? Просто спать. Я удовлетворённая, как крольчиха, ничего не хочу больше и не могу. Ноги как чужие, не держат. Идём, кролик ты мой молоденький.
Я внял её просьбе. Правда, в постели, с помощью «ну, пожалуйста», устроил себе минет. Люба высосала всё до капли сама и сказала, что ничего так вкус, не противный. На сырое яйцо, на белок похож. Засыпая полностью удовлетворённым, поймал себя на мысли о том, что хорошо быть молодым, когда гормоны в крови бурлят. Раз шесть - семь, наверное, не считал, за вечер жарился, включая орально. Понаслышке знал, что это много. В последний раз, когда Люба старалась долго и тщательно, работала с усердием, помогала руками, думал, совсем кончить не получится. Иссох за вечер.
Я уже проваливался в сон, когда Люба меня толкнула.
- Не спишь ещё? – спросила.
- Сплю, - ответил.
- Двенадцать. Вдруг вспомнила, что у тебя День рождения, поздравляю. А подарков ты от меня набрал – мама не горюй. Всё, спи.
- Спасибо. А ты откуда…
- Я же твоя класснуха, пусть и бывшая.
Через некоторое время, когда одеяло Морфея коснулось меня, обещая унести в мир сладких грёз…
- А если честно, то забыла я давно, когда ты родился. Я твой разговор с сестрой подслушала… а я правда на доску похожа?
- Нет, - ответил я спросонок, интуитивно поняв, что хотят от меня услышать. – Дети глупые.
Через несколько минут, когда Морфей снова пытался исполнить свой долг, толчок в бок.
- Мне приятно, что ты пытаешься быть обходительным, но я тебя не люблю, извини. Не выдумывай там себе ничего, потом больно будет. Да и старая я для тебя. Я другого человека люблю, знай об этом. Пусть он не женится на мне никогда, все равно любить буду… что молчишь?
- Давай спать, - проворчал неохотно, - а то усыплю насильно…
- Да сплю я. Устала, расслабилась… сладко так. Ты это, сестру свою на самом деле с Мишей Баклановым сведи. Он хороший мальчик, совестливый. Перебесится, нормальным человеком станет… она в него, похоже, по уши втрескалась… эх, где юность моя…
- Ты ещё про Большой Каретный спой, где семнадцать лет зарыты. А с Катришкой я разберусь, не переживай. Всё, давай отключаться…
Одеяло Морфея наконец-то укутало меня полностью, с головы до пят…
Глава 5
«Бу-ух!», - в голове грохот, из глаз искры, боль растекается по лицу, проникает вглубь. Кажется, трещат кости, зубы, губы. Волосы будто выдирают с корнем. Я, кажется, только-только уснувший, открываю глаза и обнаруживаю себя голым, на коленях, поддерживаемый за волосы сильной рукой в рукаве чёрного цвета; болонь в лунном свете блестит, как сама смерть. Вторая рука замахивается и следом чувствую удар. Боль, искры, гул. В рот попадает что-то тёплое, солёное со вкусом железа. Слышу чей-то вой и через секунду понимаю, что вою я сам. Внезапно освобождаюсь и валюсь на пол. Сразу сворачиваюсь калачиком и догадываюсь закрыть лицо руками.
- Боря!!! – уши режет истошный визг Любы и всё наконец-то встаёт на свои места.
- Убью, сука! Обоих убью, тварь! – мужской голос в бешенстве. Он не кричит, не орёт, а говорит тихо, пришёптывая. От этого становится ещё страшнее.
Ловлю удар в лицо, кости ладоней пронзает боль – ботинок твёрд, как скала. Снова слышу собственный вой. Сознание отгородилось от реальности, мне кажется, что наблюдаю за всем со стороны, но страх и боль самые что ни на есть настоящие.
Удары сыплются один за другим. По голеням, по предплечьям, по ладоням. Парочка достигает живота, как ни пытался закрыться полностью – дух выбивается. Наконец-то прекращаю выть и глотаю ртом воздух.
- Боря! Боря! – Люба не визжит, а бьётся в истерике.
Боря от избиения моей тушки не отвлекается. Слышны глухие, как по мясу, удары и шумное сопение. Меня тупо запинывают. Отелло нашёл лазейку и всё чаще прилетает в грудь, живот и сквозь пальцы в нос и скулы. Под ладонями кровь. Представляется, что лицо - сплошная каша. Вдруг губы, ловлю себя, проговаривают, пытаясь членораздельно крикнуть:
- Люба, останови его! Люба, останови его! – командую раз за разом и удача, в конце концов, улыбается.
Топот, возня, стук от падения чего-то массивного, громкое дыхание и злое рычание:
- Ах ты тварь! за любовничка испугалась, сука? – цедит Боря сквозь зубы. – Обоих убью, падаль, запомни.
Я отдираю присохшие ладони от лица и тяжело поднимаюсь на ноги, ставшие ватными. Голова кружится, пол ходуном, - норовит, сволочь, подстать Борису, прихлопнуть меня как муху, - мыслей нет. Зато есть страх и необходимость что-то сделать – Любы надолго не хватит.
Боря, массивный мужик в чёрной куртке из болони, застёгнутой на молнию, в джинсах, в ботинках армейского образца, лежит на спине. Люба под ним. Её предплечья охватывают Борину шею и давят, ноги скрещены на животе. Картина напоминает черепаху, опрокинутую на панцирь, беспомощно шевелящую лапами в попытках перевернуться. Любины руки, похоже, дыхание не затрудняют – скинуть их Боря не пытается, а действует в точности как тяжёлое неуклюжее пресмыкающееся, - толкается лапами, раскачиваясь.
Надо спешить. Бешено озираюсь и взгляд цепляется за настольную лампу с подставкой из фаянса. Хватаю. Шнур из розетки выдирается с корнем. Подлетаю к сплетённым телам – вовремя! Боря пересилил Любу и повернулся на бок – вот-вот встанет и стряхнёт лёгкое тельце, как медведь вцепившуюся в загривок собаку. Их головы рядом, выцеливаю… со всей дури бью. Ещё, ещё и ещё пока в руках не остаётся железный прут с кольцевыми осколками толстой, на моё счастье, обкладки, часть из которых в крови.
- Люба всё, хватит, поднимайся! – Боря лежит на боку без сознания, на темени рана, из которой стекает тёмная кровь, в ночных сумерках как смоль чёрная.
На строгую учительницу было страшно смотреть. Стоит голая, рот открыт, отдышаться не может, в выпученных глазах застыл ужас. Волосы, левая рука с плечом и частью шеи в крови.
- Сядь, отдохни, – приказал и тоже сел голой задницей на ламинат.
Дрожало всё. Колотило так, что мог бы работать миксером и взбивал бы тонну мусса за раз. Страх отступал. Но приходило осознание – что делать? На ногу капнула кровь, дёрнулся. Рукой, аккуратно, избегая лишней боли, определил, что кровят разбитые губы, остальное продавлено, но не порвано. Нос и веки начинают пухнуть. Странно, что от вида крови не мутит, а до сего дня чуть ли не до обморока боялся.
- Скалка есть? Сковорода чугунная? Отвечай. Выйди из ступора, наконец!
Люба потрясла головой, словно вышедшая из воды собака. С каплями крови слетело оцепенение.
- А? Скалка есть, чугуна нет, - ответ прозвучал затравлено, будто её расстреливать собираются.
- Люба, успокойся немедленно! Принеси ска… нет, лучше утюг. Будешь стоять рядом с головой своего Бореньки и если что – лупанёшь. Ясно? Прямо по ране бей.
- Ясно, - сказала, сглотнув. Её дыхание выравнивалось, глаза медленно приходили в норму, втягивались в глазницы. Выражение дикого ужаса с лица сползло. Медленно сползало, начиная со лба и заканчивая захлопнувшейся челюстью.
На пост с утюгом в руке, к сожалению современным, лёгким, встала уже не напуганная девочка, а взволнованная женщина. Встала, как и была, голой, пребывая не в ужасе, а испытывая крупное, колотящее беспокойство.
«Похоже, приказы лучше действуют на тело, а «ну, пожалуйста» на голову», - мелькнула мысль, отвлёкшая от лихорадочного поиска выхода.
Внезапно раздался перелив дверного звонка, заставивший нас вздрогнуть.
Люба, взрослая женщина, уставилась на меня, подростка, ожидая решения, взваливая ответственность на мои хрупкие плечи. Пусть не на мальчика, а юношу, но никак не на ветерана боевых действий.
- Любонька, успокойся, ну, пожалуйста. Смой кровь, оденься и открой дверь, но никого не впускай, а сама в подъезд выйди, даже если там полиция.
- И что сказать? - поинтересовалась спокойным голосом. – Но это наверняка соседи на шум прибежали, полиция не успеет так быстро… хоть бы не вызвали! – сказала, не глядя в зеркало трогая липкие волосы.
