Элизабет МАКНЕЙЛ - 9 1/2 weeks
- Сними ремень, - говорит он тихо.
Я повинуюсь, не в состоянии отвести взгляда от зеркала. Не зная, что
делать, я сворачиваю ремень. Он берет его и
говорит:
- Влезай на кровать и стань на четвереньки.
Он подходит сзади и расстегивает на мне брюки.
- Спусти их и покажи мне зад.
Я не могу удержаться на локтях. Я стою на коленях, положив голову на
руки, и из моего горла вырываются какие-
то звуки, сама не знаю, что означающие: это не страх, и не желание, точнее, я не
могу отличить одно от другого. Он бьет
меня, закрыв мне голову подушкой, чтобы заглушить мои стоны, потом берет меня
как мужчину. Я кричу еще громче, глаза
мои открыты в темноте. Он входит глубоко в меня, потом останавливается.
Укладывает меня на живот, подсовывает под
меня правую руку, раздвигает мне ляжки. Лежа на мне, снимает с мой головы
подушку, слушает мои стоны. Когда я
осознаю, что мы дышим в одном ритме, я замолкаю, и он едва-едва ласкает меня
рукой. Скоро я начинаю задыхаться. Когда
я кончаю, он снова закрывает мне голову подушкой и тоже кончает. Потом берет
гигиенический тампон и кладет мне между
ягодиц. Когда он его вынимает, тампон весь в сперме и крови. Прижавшись ко мне,
он шепчет:
- У тебя в заднице так тепло, так узко, ты просто себе не
представляешь...
* * *
Иногда я спрашиваю себя, как может боль настолько возбуждать. Почти в то
же время я ударила палец на ноге об
угол письменного стола. С воем я выскочила хромая в коридор, позвала одну из
сотрудниц и добрых минут двадцать не
могла сосредоточиться на работе, настолько острой и всепоглощающей была боль. Но
когда он причинял мне страдания,
разница между болью и наслаждением становилась не такой явной: это были как бы
две стороны медали. Ощущения
качественно различные, но одинаково сильные и приводящие к одному и тому же
результату. Боль всегда была прелюдией к
наслаждениям, всегда вела, более или менее длинным путем (это могло длится
часами), к оргазму; она становилась для
меня столь же сладостной, столь же желанной, столь же неотделимой от физической
любви, как ласки.
* * *
В дверь стучат. Половина седьмого, я только что вернулась с работы. Я
оставляю дверь на цепочке и приотворяю
ее: это он. В правой руке у него продуктовая сумка, ручка портфеля зажата между
большим и указательным пальцами, в
левой - сверток от Бендела, а во рту - Пост.
Он энергично трясет головой - отчего газета падает на пучок сельдерея, -
чтобы показать мне, что он не хочет,
чтобы я ему помогла, проходит в кухню и ставит на стол сумку с продуктами, а
потом бросает Пост в портфель. Газета
падает с глухим стуком. Он смотрит на меня с важностью и обеими руками церемонно
кладет пакет от Бендела на
неубранную кровать.
- После обеда, - говорит он, видя, что я удивлена и сгораю от
любопытства.
- Надеюсь, ты не ходил по улице с газетой в зубах?
- Нет.
Он добавляет:
- Я взял ее в зубы, прежде чем постучать ногой в дверь. Специально, чтоб
тебя удивить, - и строго смотрит на меня
сверху вниз.
* * *
- Ну, показывай, - говорю я, доев салат.
- Подожди. Ты думаешь это что? Сначала съедим омлет?
- Ваше величество уже не знает, что и сготовить! Опять омлет?!
Он качает головой.
- Тебе он покажется восхитительным. И правда, омлет очень... - это смесь
свежих овощей, сыра и жареных
шампиньонов, залитая яйцами. Как только мы с ним покончили, я снова говорю:
- Теперь?
- Нет, в самом деле, - говорит он, - можно подумать, что ты никогда со
мной не обедала. А десерт? Есть еще
пахлава.
- Пахлава? После яиц? Какое странное сочетание! Нет, я больше ничего не
хочу.
- Как угодно. Будешь смотреть, как я ем.
Слизав с его пальцев последние капли меда, я причмокиваю.
- Отвратительная. Просто отвратительная. Тебя нужно снова выкупать. Ты
испачкала нос и даже брови. - Он берет
салфетку и вытирает мне лицо.
- Хорошо, - говорю я. - Теперь я могу посмотреть, что в пакете от
Бендела?
- Ты еще не видела другого; я его спрятал в продуктовую сумку, и он
раздавил помидоры. Но я хочу сначала выпить
кофе. День был тяжелый, и если я этого не сделаю, то могу заснуть.
Проходит еще полчаса перед тем, как мы идем в гостиную. Я сижу на подушке
у дивана, привязанная цепью к
ножке чайного столика. Я жду, пока он наливает себе кофе, поит меня чаем, моет
тарелки и возвращается с подносом в
гостиную.
Вид у него спокойный и радостный; он закуривает сигарету, зевает и берет
Пост.
Я ору:
- ЧТО В ПАКЕТЕ?
Он прикладывает палец к губам и хмурится.
- Тс-с! Глупенькая! В этом доме для того такая дорогая квартплата, чтобы
здесь не селились шумные люди.
Старуха Крайслер сейчас же поднимется, если ты будешь так громко кричать. Я тебе
о ней уже говорил. Она живет ниже
этажом в квартире 15Д. Ей нужно, по крайней мере, одну историю с изнасилованием
в неделю. А ей уже дней двенадцать не
попадалось никакой мерзости.
- Ты теперь смеешься над физическими потребностями старых дам? Как же
низко ты пал! Если ты собираешься
продолжать, я сейчас опрокину столик. Он упадет на тебя, и тебе будет очень
больно.
Он вздыхает, снимает ноги со стола, выходит и через минуту - возвращается
с торжествующим видом, держа в
поднятых над головой руках по пакету. Он бросает их на пол и становится на
колени, чтобы снять с меня наручники. Потом
он почти автоматически растирает мне запястья, это жест, ставший для него
привычным, не имеет ничего общего с
состоянием моих запястий, по большей части, металл их едва касается.
- Ну вот, - говорит он, - теперь я сяду, а ты откроешь пакеты.
Я открываю сначала пакет от Бендела. В нем, завернутые в шесть слоев
тонкой бумаги, лежат пояс из черных
кружев с резинками и пара светло-серых чулок. Мне неудержимо хочется смеяться. Я
корчусь от хохота, потом поднимаю
пояс: он смутно напоминает мне не то скелет, не то летучую мышь. Я одеваю его на
голову. Одна резинка качается у меня
перед носом, другая щекочет ухо, а третью я ловлю ртом.
- Боже мой, - стонет он, - до чего же у тебя экзотический вид!
Он захлебывается смехом, свистит, стонет. Нас обоих охватывает приступ
внезапного смеха, как это бывает или с
детьми на каникулах, или при особом, быстро проходящем опьянении, когда не
