Вадим Смиян - Месма

    Прохор Михайлович взглянул на Гущина крайне недружелюбно.

    - Во тьму она ведет, товарищ лейтенант, понимаете? – ответил он резко.

 Прохор Михайлович и без того был в страшном напряжении, а этот офицер – мало того, что заявился так не вовремя, так еще начал задавать неудобные вопросы! И он совершенно не обязан на них отвечать…

 - Извините, конечно, но я ведь просто спросил… - произнес Гущин с недоумением в голосе. – Вижу, вот за занавеской дверь…

   - А я вам просто ответил! – нелюбезно воскликнул Прохор Михайлович. – Дверь как дверь, ею давно не пользуются, и она вообще заколочена, ясно? Так что умерьте ваше неуместное любопытство… будьте так добры!

   - Ну хорошо, хорошо… - примирительно отозвался лейтенант, приподнимая обе ладони, будто собирался сдаваться. – Я больше ни о чем не спрашиваю… Говорите, что я должен делать!

   - Я вам, кажется, уже сказал: берите стул и садитесь перед занавесом! Вам не мешает включить свое внимание, лейтенант, если хотите, чтобы снимок понравился вашей невесте. Это, надеюсь, понятно?

   - Понятно! – по-военному четко отвечал Федор Гущин. – Уже сел…

   Он подхватил стул одной рукой с такой легкостью, словно тот был сделан из бумаги, поставил его со стуком на пол перед задернутым занавесом, и присел, положив руки на колени и уставившись в черный объектив. Прохор Михайлович внимательно пригляделся к нему. По всему было видно, что офицер чувствует себя неловко: ему неудобно за свое позднее вторжение, и он понимает вполне естественное раздражение хозяина. Это было весьма на руку Прохору Михайловичу…

   « Этот бугай так громыхнул стулом, что Августа не могла не услышать, - подумал он тревожно. – Возможно, это ее насторожит, и она повременит со своим приходом».

    Он еще раз взглянул на Гущина. У лейтенанта были прекрасные, черные и густые волосы, волнисто лежавшие надо лбом наподобие казацкого чуба. В душе Прохора Михайловича неожиданно проснулся художник. Все-таки он был настоящим фотомастером, и свою работу всегда делал тщательно и добросовестно.

    - Вон на столе справа от вас лежат зеркало и расческа, - сказал он уже намного спокойнее. – Возьмите их и причешитесь. Надо, чтобы волосы лежали поровнее.

   Пока лейтенант приводил в порядок свой растрепавшийся чуб, Прохор Михайлович продолжал говорить:

    - Если я вас правильно понял, вы уезжаете в течение ближайших двух часов. Но вот вопрос: ведь мало вас сфотографировать; мне необходимо еще проявить пленку, напечатать карточки… Это вовсе не так быстро, а учитывая то, что электричество включают всего лишь на три часа в сутки, все эти процедуры займут от двух до трех дней! Как же вы заберете фотографии? Или вы предлагаете мне их хранить до вашего возвращения с фронта?

   - О, не беспокойтесь, пожалуйста! – быстро отвечал лейтенант. – Я напишу невесте с дороги, расскажу про ваше фотоателье! Она зайдет к вам и заберет мои снимки. Я напишу сегодня же ночью в поезде, и отправлю ей письмо с первой же станции! Так что долго лежать они у вас не будут – ну, неделю, максимум – две.

   - Вот как… ну ладно, хорошо, - сказал Прохор Михайлович. – Вполне разумно… Только как я узнаю вашу невесту? Как ее зовут хотя бы?

 - Ее зовут Варя… Варвара Петровна Тупицына, - сказал Федор Гущин.

   Он бросил на фотографа несколько смущенный взгляд, видимо, чтобы посмотреть, какую реакцию вызовет не слишком благозвучная фамилия его невесты.

 Однако Прохору Михайловичу было недосуг обращать внимание на подобные пустяки. Он шагнул к столу, взял листок бумаги и карандаш и быстро записал сообщенные ему сведения. Лейтенант смущенно добавил:

 - Когда мы поженимся, она возьмет мою фамилию… Будет Варвара Петровна Гущина.

    Прохор Михайлович положил листок под чернильницу, чтобы не забыть про него.

 - Ну… это ваше сугубо личное дело, - пробормотал он рассеянно, возвращаясь к аппарату. – Так вы готовы?

    - Готов! – бодро ответил Гущин. – Как мой чуб?

    - Нормально… Так, внимание!..Не надо напрягаться! Вы не на строевом плацу… Смотреть в объектив! Снимаю!

   Последовала секундная вспышка, и фотомастер удовлетворенно сказал:

   - Готово!..

    Гущин хотел было привстать, но Прохор Михайлович остановил его:

   - Погодите! Надо сделать еще пару снимков… Теперь чуть-чуть повернитесь!

 Совсем чуть-чуть! Подайтесь вперед… вот так. Взгляд немного в сторону… Смотрите на угол стола, не надо больше пялиться в объектив, мы вас не на личное дело снимаем! Вот! Очень хорошо… Не напрягаться! Так… Снимаю! 

   Снова последовала вспышка, потом еще одна.

   Прохор Михайлович приподнял голову от фотоустановки.

    - Ну вот, теперь все… Мы закончили.

    - Ой, как хорошо! – радостно воскликнул офицер. – Спасибо вам огромное! Сколько я вам должен?

    - Нисколько, - хмуро отвечал мастер. – Вы со мной уже расплатились…

   - Ну, это так, подарок был! – весело сказал Гущин. – А вообще за снимок, за работу?

   - Ничего вы не должны! – раздраженно ответил Прохор Михайлович. – Вы едете на войну, с вас я не возьму никаких денег… да и зачем мне ваши деньги?

   - Ну спасибо! Офицерское вам спасибо… - Гущин поднялся уже со стула, как вдруг раздался громкий стук в дверь за его спиной.

    - Прохор Михайлович! Откройте! – раздался из-за двери мелодичный женский голос. – Мы к вам…

    - Я занят! – злобно рявкнул фотомастер, нервно поправляя фотоаппарат на своем штативе.

    За дверью послышалась какая-то возня – видимо, такого ответа пришедшие не ожидали. Лейтенант метнул на фотомастера весьма подозрительный взгляд.

    - Что это? – спросил он напряженно. – Кажется, вы сказали, что дверь эта заколочена, и ею не пользуются очень давно? Видимо, пока мы тут у вас фотографировались, дверью этой вновь вздумали воспользоваться?

    - Лейтенант, вы опоздаете на поезд, - угрюмо ответил Прохор Михайлович. – Ваш эшелон стоит на станции всего пять минут – вы сами говорили.

   - Погоди, погоди, фотограф! – воскликнул Гущин настороженно. – За мой эшелон беспокоиться не надо… Давай лучше поглядим, куда же все-таки ведет эта твоя таинственная дверь.

    С этими словами Гущин резким рывком откинул занавес и, взявшись за дверную ручку, второй рукой повернул защелку. Дверь тотчас открылась, и Гущин толкнул ее. В тот же миг за распахнувшейся дверью возникли две фигуры, стоявшие на узкой каменной лестнице – впереди мальчик с испуганными глазами и с аккуратно причесанными волосами, а за ним – высокая красивая женщина, с недоумением глядевшая прямо в глаза невесть откуда взявшемуся чужаку. Голову женщины покрывал домашний цветастый платок, спадавший ей на плечи. Обе ладони она держала на плечах подростка, и было хорошо видны ее необычайно длинные, гибкие пальцы.