Елена Прокофьева - Принц Крови
— Можно умереть с честью или сбежать, — уныло отвечал Филипп, — Да мало ли! Но ему же это нравится, — быть гражданином Эгалите и якшаться с чернью!
— Он человек своего времени, а вы просто устарели, гражданин Бурбон.
Филипп фыркнул.
— Звучит ужасно, просто отвратительно. Знаешь, мне вообще перестает все это нравится! Пора уже кому-нибудь покончить с этим балаганом и навести в стране порядок!
— Кому, например? Кто-то должен поднять народ, возглавить армию, найти союзников… Король сидит взаперти, его братья сбежали и, похоже, тоже ни на что не годятся. А прочие родственники, прошу прощения, сделались «Эгалите».
Филипп мрачно смотрел на то, как закончившего свою речь революционера, люди подняли на руки и с громкими криками восторга куда-то понесли. Вряд ли они собрались утопить его в фонтане… А жаль!
Лоррен, возможно, не замечал этого, наслаждаясь анархией и вседозволенностью, а Филипп отчетливо видел, как над городом сгущается тьма. Это происходило постепенно на протяжении уже нескольких лет, и нужно было уметь тонко чувствовать магию, чтобы отмечать, как гуще становятся тени, как растет нехорошее напряжение в воздухе, как с наступлением сумерек сосущая пустота расстилается над мостовой, все более лениво и неохотно отползая от света фонарей и жадно нащупывая теплую плоть. В последнее время тьма царствовала в Париже даже днем, прячась в сырых и вонючих подворотнях и полуподвалах, в пасмурные дни она поднималась серым туманом над стоками нечистот. Даже жарким летним днем, когда вовсю светило солнце, в городе было холодно, очень-очень холодно… Это был особенный холод, который тоже далеко не каждый мог ясно почувствовать и осознать, но все в нем жили. Вампиры сами являлись частью тьмы, поэтому их она не касалась, даже напротив, она была готова отдавать им толику своей энергии, делая их сильнее. Но на живых существ тьма влияла самым негативным образом, высасывая тепло и покой, оставляя злобу, ярость и чувство безысходности. Тьма не врывалась потоком из портала, который мог бы открыть и бросить распахнутым какой-нибудь бестолковый колдун, она сочилась отовсюду, как кровь из пор. Что именно послужило тому причиной, понять было сложно. И, наверное, сейчас уже невозможно. Да и не имело это значения.
Впервые за несколько столетий город остался без попечительства главы вампиров, на первый взгляд — ничего ужасного, но как исчезновение любой составляющей установленного порядка, это быстро привело к тому, что и сам порядок начал разрушаться. Бегство вампиров послужило сигналом для всего магического мира Парижа, что пришла пора сматывать удочки. И вслед за Дианой и ее птенцами город постепенно стали покидать все наиболее вменяемые члены сообщества. Понаблюдав какое-то время за все новыми и новыми победами революционеров, Париж покинул колдовской ковен в полном составе, старичкам тоже не хотелось рисковать своими драгоценными жизнями и не менее драгоценным имуществом. Потом в путь отправились семейства крыс-оборотней, увозя как можно дальше отсюда драгоценных для крысолюдов женщин и многочисленных детей. В городе теперь оставались только молодые агрессивные самцы, которым беспорядки были только на руку, позволяя не особенно заботиться о том, чтобы смирять свой животный инстинкт.
Таким образом, к началу 1792 года в Париже обреталось лишь жаждущее крови отребье, да еще охотники, которые до последнего пытались поддерживать порядок. Оказалось, это не так уж просто. В городе появилось много незнакомых вампиров, никому не дававших клятву крови, никому не подчинявшихся, а посему некому было залезть в их разум и прочесть, лжет ли мерзавец, уверяя, что уже очень давно никого не убивал или он на самом деле такой милый и славный, каким притворяется. Да и найти хитрую тварь во взбудораженном городе людям стало очень непросто. Постепенно в Париже воцарялся хаос. Охотники с переменным успехом пытались контролировать ситуацию, но неизбежно теряли позиции, и все больше злились. Их общение с нечистью вышло за рамки договоренностей, теперь вампиры убивали охотников, а охотники вампиров запросто, как в стародавние времена. По законам военного времени.
Залихватски хлопнув по задницам двух дам легкого поведения, к столику, за которым сидели Филипп с Лорреном, приблизился мужчина лет сорока, одетый как санкюлот, — в идиотский красный колпак с пришпиленной к нему трехцветной кокардой.
— Доброй ночи, граждане! — воскликнул он, усаживаясь на свободный стул, — Рад видеть вас в добром здравии!
Вампиры смотрели на него холодно и ничего не отвечали.
— Если я буду обращаться к вам «монсеньор», на это обратят внимание, — проговорил санкюлот тише, наклоняясь к Филиппу, — Вам все равно, а я, знаете ли, всего лишь человек.
Всего лишь человека звали Франсуа Вадье, и он был достаточно хорошим колдуном, чтобы не беспокоиться о своей безопасности. Просто ему тоже нравилась эта игра — изображать из себя революционера. В городе, поглощенном тьмой, Вадье явно чувствовал себя, как рыба в воде, собственно говоря, он и явился сюда уже после того, как отбыл ковен, иначе — предстал бы перед судом и был казнен. На счету этого прохиндея было несколько довольно масштабных ритуалов черной магии, имевших нехорошие последствия, которые ковену некогда пришлось разгребать. Старички ни за что не простили бы ему этого. То, чем Вадье занимался в городе сейчас, тоже явно их не порадовало бы.
Филипп знал, что Вадье был достаточно силен для того, чтобы уметь контролировать демонов среднего звена, а это значило, он был гораздо талантливее Гибура. Впрочем, Гибур вообще был довольно посредственным магом, его методы были слишком просты и примитивны.
— Кое-кто уже зовет меня «гражданин Бурбон», так что не стесняйся, — мрачно произнес Филипп, — Ты принес книгу?
— Заполучить ее было не просто, — глубокомысленно сказал Вадье.
— Было бы просто, я взял бы сам, — согласился Филипп, — Не набивай цену, я и так плачу тебе достаточно.
Вадье замер на мгновение, и Филипп почувствовал, как их столик закрыла магическая завеса. Теперь их не то чтобы совсем не было видно, но люди перестали смотреть в их сторону.
Из перекинутой через плечо сумки колдун вынул потрепанную книгу в кожаном переплете. Некогда серая, кожа теперь выглядела чудовищно засаленной, ее покрывали бурые пятна старой крови и черные проплешины плесени, а по краям, где чаще всего книги касались руки владельцев, — следы чего-то совершенно мерзостного грязно-желтого цвета.
— В какой помойке она валялась? — удивился Филипп.
— Она хранилась самым бережным образом. Просто ей очень много лет, и в былые времена ею интенсивно пользовались, — Вадье помолчал несколько мгновений, потом осторожно провел кончиками пальцев по заскорузлой обложке, — Такие книги… Они забирают себе частичку своих хозяев, их дух, память об их деяниях. Они не просто хранилища знаний, они сами по себе сила. Это сложно объяснить, ты все поймешь сам, если сделаешь эту книгу своей. Она отдаст тебе часть себя, а взамен возьмет что-то от тебя. Особенно в том случае, если захочешь туда что-то вписать.
