Три килограмма конфет (СИ) - "Нельма"

— Полина! — рявкнул на меня отец, успев вовремя схватить за локоть кинувшуюся в мою сторону мать. — Не смей так с нами разговаривать!

— Я забираю у тебя ноутбук и телефон до конца каникул. И если ты не скажешь по-хорошему, где и с кем была, то я пойду к вам в гимназию и буду выяснять это там, среди твоих друзей и учителей.

— Знаешь что, мама? Подавись, — сквозь мутную пелену слёз я с трудом смогла швырнуть свой телефон так, чтобы он угодил просто на диван, испытывая невыносимую, жгучую обиду. И мне ведь правда было так больно думать, что приходится предавать их доверие, а оказалось, что мне никто и так не доверял. Эти каникулы оказались лишь хитро выдуманной проверкой, и ничуть не удивительно, что я с треском её провалила. — И можешь идти, куда хочешь и к кому хочешь, слышишь? Давай, опозорь меня при всех, это ведь проявление настоящей материнской любви и заботы, так? Один хер, что бы я не сделала, ты всегда будешь мной недовольна.

— И что же ты хоть раз сделала, чтобы мы с отцом остались тобой довольны? — холодный тон её обжигал моё лицо сильнее, чем могла бы сделать это пощёчина. Потому что этот удар — по самому больному.

— Да просто признай уже, что главная моя ошибка в том, что я осталась жива! Думаешь, я не вижу, как сильно ты жалеешь, что это Костя умер, а не я?!

— Полина, что ты несёшь?! — вмиг побледневший отец вскочил со своего места, но я тут же проворно выскочила в коридор и спряталась у себя в комнате, закрывшись на защёлку изнутри. Облокотилась лбом о дверь, восстанавливая сбившееся после крика и душивших меня слёз дыхание, прислушалась, различая только приглушённые голоса оставшихся в соседней комнате родителей, не собиравшихся идти следом за мной.

И ничком упала на кровать, прикрывая глаза и мечтая никогда больше не просыпаться.

***

Свернувшись клубочком под своим одеялом и всё равно мелко дрожа от холода, я валялась в постели до обеда: то проваливалась в беспокойную, мутную дрёму, то резко распахивала глаза и испуганно оглядывала собственную комнату, не сразу понимая, где именно нахожусь. Стены давили на меня, смыкаясь вокруг тела тесной холодной клеткой, в которую я загнала себя собственноручно, решительно защёлкнув за собой дверь.

Вчера мы с Максимом заснули в обнимку, не найдя сил добраться до душа, и я до сих пор чувствовала запах глинтвейна, дыма и его одеколона, прочно въевшийся в мои волосы. Запах спокойствия, счастья и беззаботного существования, который мне так не хотелось смывать с себя и заменять на приторный химический ароматизатор мыла. Если покрепче обхватить плечи руками, то получалось на пару секунд представить, будто это снова он по-хозяйски обнимает меня во сне и никакие непредвиденные обстоятельства так и не смогли нас разлучить.

А ведь он просил хотя бы написать ему, а я не смогла. Не успела отправить ни одного сообщения, прежде чем со злости вышвырнула телефон, а оставшимся в спальне ноутбуком воспользоваться всё равно не могла: родители предусмотрительно отключили вай-фай и никто из соседей, по счастливому совпадению, не оставил свою точку без пароля. Все связующие нас ниточки оборвались, и именно осознание этого добивало меня окончательно, вводя в настолько шоковое состояние, что даже плакать больше не получалось.

Из головы не выходили те слова, что я наговорила маме от обиды на её дурацкие, ничем не обоснованные обвинения и мерзкие угрозы, которые — я-то точно это знала — она бы никогда не стала осуществлять. Но под влиянием эмоций не смогла вовремя остановиться, выдохнуть из себя гнев и просто проглотить очередную попытку напомнить мне, что я всегда и всё делаю не так, как нужно. А ведь в итоге именно так и получилось: я феерично попалась на обмане, наделала глупостей, вместо того чтобы спокойно объясниться, и окончательно испортила и без того отвратительные отношения с родителями.

И теперь я осталась совсем одна, растерянно озираясь посреди поля боя и с сожалением оглядывая павших в затеянной мной когда-то бессмысленной войне. У меня получилось выиграть: не уступить настойчивости Максима, действительно желавшего войти в мою жизнь и занять в ней положенное место, не поддаться заботе матери и отца, перешедшей в манию после потери одного ребёнка и патологического страха лишиться второго. Вышло даже сохранить свои настоящие чувства и переживания в секрете от подруг, перед которыми мне хотелось выглядеть здравомыслящей и рассудительной. И почему же мне тогда так тошно и больно от осознания собственной победы?

Убедив себя, что мне всё равно придётся рано или поздно вылезти из своей норы, я прислушалась к происходящему в квартире и быстро прошмыгнула в ванную. Волновалась я вчера не зря: на левом плече действительно красовалось небольшое бледно-розовое полукружие засоса, к счастью, полностью прятавшегося под футболкой. А у меня никак не получалось оторвать от него взгляд, и пальцы завороженно водили по проступившим на коже кровяным точкам, являвшимся для меня чем-то гораздо большим, чем банальной и вульгарной отметиной, которая бесследно сойдёт через пару дней.

Я смотрела в зеркало и видела клеймо взрослой жизни. Клеймо не той девушки, которая просто решилась (сглупила, поторопилась) расстаться с девственностью, а именно той, что рискнула всем в попытке ухватиться за своё счастье и впервые вопреки всем внешним обстоятельствам и внутреннему страху сделала то, чего так сильно хотела.

И вот он, под моими пальцами — знак того, как много изменилось за прошедшую неделю. Напоминание о сделанном и необходимость не только оголтело бросаться навстречу своим желаниям, но и отвечать за все последствия этих поступков.

А вот по возвращении в спальню меня ждал сюрприз в лице непривычно угрюмого отца, сидевшего на стуле с идеально ровной спиной и сцепленными в замок пальцами, что без слов говорило о том, что мне предстоит ещё один «очень серьёзный разговор».

— Сядь, Полина, — попросил он, укоризненно посмотрев на меня, ошарашено остановившуюся прямо в дверном проёме. Пришлось нехотя подчиниться и плюхнуться на свою кровать, но руки на груди я всё же сложила и губы надула — чтобы наверняка обозначить свою обиженную позицию.

— Если вы затеяли игру в добрый полицейский–злой полицейский, то это не сработает, — мне не очень хотелось окончательно портить отношения с папой, который в большинстве возникавших спорных ситуаций вставал на мою сторону и помогал сгладить нашу с мамой чрезмерную эмоциональность, в моменты столкновения интересов ведущую к возможности оглушительного взрыва. Но и промолчать сейчас, когда скопившееся напряжение ядовитыми парами витало в воздухе, просто не получалось.

— Иди и поговори с матерью.

— И не подумаю, — ответ вышел решительным, резким и грубым, однако взгляд я всё равно виновато опустила себе на колени, не выдержав прямого зрительного контакта.

— Полина, ты хоть понимаешь, как она волновалась? Или тебе и правда кажется, что мы перенесли свои лекции, бросили почти два дня работы, навлекая на себя гнев начальства, заплатили бешеные деньги за билеты на ближайший рейс — и всё это лишь для того, чтобы тебя позлить или не дать тебе как следует развлечься? Да мать чуть с ума не сошла, пока мы тебя ночью ждали, а ты нагрубила и наговорила ей такого, что мне и вспоминать не хочется!

— А вы не пробовали просто нормально поговорить? Нормально спросить, а не прижимать меня к стенке и угрожать выставить посмешищем перед всеми друзьями и одноклассниками?

— Поэтому я и хочу, чтобы вы поговорили. Я понимаю, что вы обе вспылили. Понимаю, из-за чего ты так… расстроилась. Но и ты пойми маму…

— Что она наслушалась соседку и придумала какую-то дикую чушь, а потом требовала, чтобы я в ней призналась? Это я должна понять? Нет, пап, я признаю, что доверие ваше не оправдала, но какого вы вообще обо мне должны быть мнения, чтобы вот так запросто сложить в своих головах подобную картинку? — я всхлипнула, почувствовав, как к глазам внезапно подступили слёзы и обида горьким комом встала среди горла. — Вы приписали мне чёрт знает что, а теперь я должна просто пойти и поговорить, словно ничего не было?