Три килограмма конфет (СИ) - "Нельма"

— Передай нашему Гордону Рамзи, что мы ещё подумаем, — ответил Максим и любезно придержал меня за плечи, помогая удержаться в вертикальном положении, с трудом поддающемся мне после сна. Потом раздражённо зыркнул на до сих пор торчащего в комнате Тёму и попросил того неожиданно приглушённым и усталым голосом: — Скройся с глаз моих, а то придушить тебя хочется.

— Когда-нибудь в этом доме мне перестанут угрожать смертью? — обиженно буркнул он и вышел, аккуратно прикрыв за собой дверь.

— Максим, может, не стоит с ним вот так? — осторожно поинтересовалась я, не будучи до конца уверенной в том, хочу ли на самом деле влезать в их отношения.

Хотя уже сделала это, сковырнув старые раны своим появлением и в жизни Максима, и в этом доме. И ведь я правда искренне не хотела доставлять никому проблем, а в итоге влезла в чужое грязное бельё и из-за своей эмоциональности стала причиной очередной ссоры между братьями, чьи отношения и так были натянуты до предела.

И к ворочавшемуся в животе тягостному отвращению после всего рассказанного мне прежде теперь примешивалась ещё и ненависть к себе. К той самой до противного правильной девочке Полине, живущей внутри меня и стремящейся всё подстроить под идеально-прилизанную картинку мира, когда-то нарисованную воображением с маминых слов. Именно этой дотошной искательнице справедливости нужно сунуть нос куда не следует, подслушать чужой разговор, подсознательно надеясь ухватиться за факт чужой лжи и вывести всех на чистую воду, не думая о последствиях, не волнуясь о том, что правда может причинить окружающим людям боль, может оказаться настолько мерзкой и гнетущей, что её лучше не знать.

Сейчас я как никогда понимала Иванова. Через его прикосновения, сквозь кожу чувствовала его стыд, раздражение, тоску. Ему бы не хотелось, чтобы я знала столько подробностей его прошлой жизни.

И я понимала, что мне бы их знать тоже не хотелось.

— Не переживай, Тёма вообще не умеет обижаться. Поэтому его все так обожают. В отличие от меня, — Максим попытался улыбнуться, но вышло совсем натянуто, и, замешкавшись, он быстро чмокнул меня в висок, а сразу после этого резко и почти испуганно отстранился. Впервые за очень долгое время нам было настолько неуютно рядом друг с другом, что у меня снова возникали трусливые мысли о побеге домой, и останавливало от этого опрометчивого поступка лишь осознание того, что подобный выбор наверняка станет началом конца для наших с ним отношений.

— Я долго спала?

— Ну… больше часа.

— Насколько больше? — мой взгляд зацепился за унылую дымчатую пелену за окном, сменившую слепящий солнечный свет, встречавший нас после пробуждения. Иванов замешкался, взъерошил волосы на затылке и всё же выдавил из себя лёгкую улыбку.

— Три с половиной.

— Как? — удивлённо ахнула я и кинула быстрый взгляд на его колени, на которых так долго и, надо отдать ему должное, очень комфортно спала. Только вот получается, он всё это время просто сидел тут со мной, не имея возможности толком пошевелиться. — Ты почему меня раньше не разбудил?

— Я подумал, ты как котёнок: сразу обидишься и уйдёшь, — он развёл руками и продолжил смотреть на меня своим гипнотическим, выжидающим взглядом, которого я раньше так пугалась, что мурашки бежали по коже. Теперь они тоже появлялись, но вовсе не от страха, а от будоражащих воображение воспоминаний о том, как этот взгляд ни на мгновение не оставлял меня, пока его обладатель уверенно снимал мою одежду. — Ну так… что?

— Что? — поспешно переспросила я, пытаясь скрыть лёгкое смущение от нахлынувших воспоминаний и понять, не успел ли он ещё что-нибудь мне сказать, пока меня утопило в прострации.

— Если ты захочешь сейчас уехать домой, я пойму.

— Нет, я… я останусь, — напускная решимость давалась мне откровенно плохо, и пальцы тут же начали нервно перебирать край до сих пор наброшенного на меня пледа. Было, почему-то, очень страшно и тревожно говорить об этом вслух, но уезжать от него мне действительно совсем не хотелось. — Просто я, наверное, уеду не послезавтра утром, как мы планировали, а завтра вечером. Надо бы успеть навести дома лёгкий беспорядок, чтобы у мамы не возникло никаких подозрений.

— Как ты захочешь, Поль, — он улыбнулся, притянул меня к себе и сжал в объятиях почти до хруста в рёбрах. — Я могу тебе помочь.

— Боюсь, что беспорядок в твоём исполнении будет похож на мою попытку навести генеральную уборку, — фыркнула я, ещё раз придирчиво осмотрев его комнату, где всё было расставлено гармоничнее, чем в каталогах ИКЕА. — У тебя, наверное, и книги на полочке по алфавиту стоят.

— Ты здесь просто пару лет назад не была, до моего добровольно-принудительного общения с психологом, — заметив мой шокированный взгляд, он сконфузился и пояснил: — Отец нанял нам с Тёмой после того, как узнал о наркотиках. Хоть в больницу не запер, и на том уже спасибо.

— Я не думала, что психологи учат убираться.

— Это ещё не самое странное из всего, что мне советовали делать. Но, кажется, помогло.

— Я отказалась от предложения родителей походить к психологу после смерти брата. Не хотела, чтобы кто-то посторонний убеждал меня оставить всё в прошлом и жить дальше, будто ничего не произошло. Мне казалось, что перестать оплакивать Костю будет предательством с моей стороны, ведь он поехал к нам именно по моей просьбе, а значит, это я виновата в том, что с ним случилось.

— Поль, никто не виноват. Авария — это трагическая случайность, повлиять на которую никто не в силах. Ты же понимаешь, что, не поедь он тогда, могло произойти что угодно другое? Никто не отменял пьяных водителей, сбивающих людей прямо на пешеходных переходах, орудующих ножами грабителей или падающих на голову кирпичей. Тебе не за что себя винить, — его голос был полон твёрдости и уверенности в собственных словах, и мне хотелось ему верить. Чёрт, мне вообще хотелось верить всему, что говорил Максим, потому что только у него получалось делать это так напористо, быстро, ловко, словно все мои сомнения разом оказывались взяты в плен и закинуты в самую дальнюю клетку собственного подсознания, откуда им становилось нереально ни докричаться до меня, ни тем более выбраться обратно.

Иногда у меня создавалось ощущение, что он способен будет справиться с самой безвыходной ситуацией, решить любые проблемы и разобраться в хитросплетениях, закрученных сильнее гордиева узла. Как это было волнительно и прекрасно: знать, что мне нечего бояться, пока он находится рядом.

— Я понимаю, что ты прав, но до конца избавиться от этого щемящего чувства вины всё равно не получается. И знаешь, как ты сам вчера заметил, даже самый плохой брат лучше мёртвого брата, — как бы между прочим вставила я, испытующе глядя на него. Раз уж я всё равно влезла во взаимоотношения Ивановых, то можно хотя бы попытаться подтолкнуть их к примирению.

— Не подумал бы, что после всего услышанного сегодня ты ещё попробуешь вступиться за Артёма, — хмыкнул Иванов, картинно приподняв одну бровь, чтобы высказать своё изумление и снова добиться моего смущения, наблюдать за которым явно было его любимым занятием.

— Я не за него вступаюсь, а за тебя. Ты ведь и сам переживаешь из-за этого, я же вижу, — его пальцы задумчиво перебирали мои волосы и, не удержавшись, я потянулась к нему, легонько поцеловала в щёку и потёрлась об неё кончиком носа. — Да и знаешь, кто без греха, тот пусть первый бросит камень…

— А что, у хорошей девочки Полины Романовой тоже найдётся парочка прегрешений?

— Я постоянно обманываю родителей, — он лишь цокнул языком, давая понять, что моя первая попытка подпортить собственную репутацию с треском провалилась. Обычно у меня без труда выходило найти в себе изъяны: двуличность, завистливость, ревнивость. Но сейчас, как назло, единственный пришедший в голову наглядный пример поведения, никак не вписывающегося в рамки пай-девочки, был связан с истинными мотивами моего похода на тусовку вместе с Наташей, а рассказывать об этом Иванову я точно не собиралась. Достаточно того, что утренняя сцена уже проявила во мне ревнивую истеричку. — А ещё я пробовала курить.