Лана Ланитова - Царство Прелюбодеев
Макар с трудом удерживал тонкие щиколотки, бьющейся в конвульсиях «нежити». Наконец «нежить» замерла. Чуть смятая простынь покрывала плавные контуры женского тела, на пол опустилась длинная прядь густых светлых волос и изящная ручка с аристократическими, длинными пальцами.
Простынь откинулась: на столе лежала роскошная женщина с ослепительно белой кожей. Резко очерченные скулы, точеный нос с трепетными ноздрями, огромные синие глаза, шелковые брови, длинная шея – все это вызвало немой восторг у гостей. Еще больший восторг вызывали стройные ножки, тонкая талия, нежный живот, внизу которого топорщились тоненькие светлые завитки и очень большие, несоразмерно большие груди, увенчанные красноватыми упругими сосками. Женщина победоносно улыбнулась, приподняла хорошенькую головку и села. Густые мокрые волосы потянулись вслед за головой и прилипли к узкой спине. Такие же мокрые завитушки обрамляли чистый, высокий лоб.
– Вот это «нежить»! Вот это личинка, ё-моё! – прошептал, вмиг осипший Макар. – Ну ты даешь, Петрович! Парацельс ты наш… Такую фемину надо, надо… На выставку губернскую отправлять!
– Как лучший образец селекции? – не без ехидства вставил Махнев. Он сам не мог оторвать взгляда от писаной красавицы.
– Спасибо, друзья, за столь высокую оценку моего скромного труда, – Горохов раскраснелся и сиял, словно начищенный самовар. Он гордился своим «гомункулом», как отец гордится дочерью красавицей.
Между тем «нежить», смутившись от мужского внимания, прикрыла ладошкой пышную грудь и плотно сомкнула стройные ножки.
– Вот… И хвоста нет. А то раньше все хвостатые выходили, – глаза Горохова увлажнились от умиления. – Ефим, Никодим, забирайте на просушку, – справившись с волнением, зычным голосом крикнул Горохов.
Из-за двери показались работники. Они подошли к прелестнице, подхватили ее на руки и, прикрыв простыней, вынесли из лаборатории.
– Они ее в сушилку понесли. Там Марфа ее просушит рядом с печкой калильной, волосья расчешет и в палаты уведет, – пояснил Горохов.
– Слушай, Петрович, а ты мне не задаришь потом такую же?
– Конечно подарю, хоть двух.
– Ллуччшше трех! – взволновано выпалил Макар.
– А ты потом тоже огород ими удобрять будешь? – ехидной репликой отрезвил его Махнев.
– Да, жаль, что они всего три дня живут… – Макар чесал кудрявый русый затылок. – Эх, хоть и три дня, а все равно приятно. Такие красавицы.
– Сколько угодно, к вашим услугам, – ответил радушный хозяин.
– Нам, верно, надо идти, – чуть устало проговорил Владимир.
– Погодите, я вас на дорожку чаем напою с вареньем и медом. Сейчас заглянем в «сушилку» посмотрим на нашу «красоту».
Они вышли в коридор. Хозяин прошел мимо пары дверей и распахнул третью. В этой комнатке было натоплено, словно в бане. Посередине стоял дубовый стол, покрытый цветным, лоскутным одеялом. Прямо на столе, поджав по-турецки стройные ножки, все так же голяком сидела светловолосая «нежить» и улыбалась во весь белозубый рот. Вокруг нее с гребешком в руках хлопотала помощница Марфа, с трудом расчесывая густые, вьющиеся волосы. Золотые пряди спускались на высокую грудь и почти прикрывали все это пышное великолепие. Лишь яркие соски, подобно спелым ягодам земляники, упруго топорщились сквозь шелк светлых волос. Завидев мужчин, рукотворная блудница кокетливо взмахнула ресницами, подняла голову и откинула ее назад, дабы оголить аппетитные груди целиком.
Марфа, наоборот, выглядела просто и невзрачно – незатейливый длинный сарафан топорщился на чуть сутулой, худощавой фигуре, льняной платок полностью покрывал голову и доходил до глаз. Трудно было определить, сколько ей лет. Взгляд женщины казался потухшим, лицо покрывали капельки пота. Было видно, что уход за будущим объектом страсти не вызывает в ней никакого душевного подъема. Она совершала обычную, рутинную работу. Марфа даже пару раз шугнула «нежить» и призвала ее к порядку, чтобы та не крутилась, а сидела смирно.
– Барин, прикажете в срачицу али сарафан ее обрядить, али голяком оставить? – спросила она бесстрастно, почти не поднимая глаз.
– Спасибо, Марфа. Оставь так. Отведи ее во вторую комнату. Пусть пока там ждет. А Ефиму с Никодимом скажи, чтобы они 5-х покормили, а то пойло подстыло. А 6-х принимали: в раствор и на сушку. Ну все, как обычно. А потом за мужеские фантомы принимались. Да пусть поспешают. Сегодня вечером должны забрать с десяток тех и других…
– У тебя прямо конвейер целый, – подивился Махнев.
– А как же. Виктор приказывает, я работаю. Но и о собственной утробе не забываю. И ее, родимую, тешу. А сегодня вечером за несколькими должна госпожа Лагранж подойти.
– Это Полин? О ней ты говоришь?
– О ней… – проговорил Горохов и тут же осекся. – Ох, молодцы, я и так вам много чего лишнего сболтнул. Вы уж меня не выдавайте…
– Да, не боись, Петрович. Не выдадим! Мы – русские, своих не выдаем, – успокоил его Макар.
– Послушай, Петрович, а ты из мужских особей творил когда-нибудь муринов или мулатов?
– Было дело и не раз. Не только мулатов, но и чернокожих молодцев, и женских «шоколадок». А как же, я разных делать умею. И даже желтокожих китаянок. У каждой наций своя рецептура.
«Теперь понятно, откуда столько темнокожих муринов было у Полин на той оргии. Вот, чьим мясом питались ее милые львята. Интересно, а все остальные участники тоже были фантомы или же люди?» – подумал Владимир, но вслух ничего не сказал.
– Петрович, я что хотел спросить: вот ты говоришь «с утра замесил», «к вечеру подошло», «через три дня»… А как ты время определяешь, ведь тут ни у кого нет часов? Да и ночи могут неделями стоять, и дни по трое суток, – спросил любопытный Макар.
– Эх, Макарушка, поживи-ка с мое… Каждый час начнешь чувствовать. А для «нежитей» у меня специальные песочные часы имеются. Им без часов нельзя: вовремя не покорми – издохнут от голоду. Ладно, пошли в горницу чай пить.
– Погодь, Петрович, а это что за дверь? – Макар кивнул на еще одну, небольшую дверку.
– А это у меня…
Владимир почти не слышал его внятного, обстоятельного ответа. Он увидел как из «сушилки» вышла усталая Марфа с ворохом мятых простыней и подалась в конец коридора. Жуткое любопытство заставило его вернуться назад, чтобы еще раз полюбоваться новенькой «нежитью».
«Нежить» все так же сидела на столе, но не по-турецки – восхитительные ножки теперь свешивались почти до пола. Она не улыбалась, выражение ангельски-прелестного личика выглядело грустным, глаза повлажнели. Острый ноготок выцарапывал непонятный рисунок на лоскутном одеяле, девушка тяжко вздыхала, и казалось, была готова вот-вот расплакаться.
