Необратимость (ЛП) - Хартманн Дженнифер
― О, Таннер. ― В комнату входит Эверли с тарелкой черничных кексов. ― Я никогда не думала, что ты говорил правду. К тому же, если бы я и собиралась что-то сделать, то только с тем кексом, который ты только что взял с тарелки.
Когда он возвращает кекс на тарелку, словно тот может его укусить, она протягивает его мне. Я запихиваю половину в рот, а она прижимается губами к моему лбу.
Он с негодованием качает головой.
― Это дело отняло у тебя последние три года жизни. Ты уже думал о том, что будешь делать дальше?
Эверли бросает взгляд в мою сторону.
― И правда. Теперь, когда Хранителя времени больше нет, ты…
― Леонард Винсент, ― говорю я, стиснув зубы. Тишина обрушивается, как удар молота, и они оба смотрят на меня. ― Так его звали. Леонард Винсент. Не Хранитель Времени, не какой-то титул, питающий его эго. Он был просто убийцей ― трусом, прячущимся за часами. А теперь он никто. ― Я перевожу взгляд на Эверли и наблюдаю, как к ней приходит понимание.
Она сглатывает и медленно кивает.
― Да. Ты прав.
Я беру ее за руку.
― И я понятия не имею, чем заняться. Наверное, частным сектором. ― Звучит ужасно.
― Ты не рассматривал вариант поиска беглецов? ― Таннер прочищает горло. ― Бэтмен бы одобрил.
Эверли вдруг становится очень интересно.
― Это то же самое, что и охота за головами?
Мы с Таннером вздрагиваем.
― Что? ― Они все еще существуют, я видела их по телевизору.
― Эти парни ― агенты судебных поручителей14, которые хотят казаться крутыми. Не обращая внимания на ароматный чай, я беру с приставного столика нетронутую кофейную кружку моего друга и отпиваю. ― Таннер говорит о независимых контрактах, которые правительство не признает.
― Звучит идеально для тебя.
Она не ошибается. Это позволило бы мне делать то, что у меня хорошо получается, реализовывать ту часть себя, которая, вероятно, всегда будет чувствовать, что мне есть что доказывать — что я полная противоположность тому злобному ублюдку, который меня создал. Потому что, несмотря на то, что общение с Эверли чудесным образом повлияло на мое психическое здоровье, детские травмы имеют свойство проникать в молекулярную структуру.
― Да. ― Я позволяю своей руке спуститься с ее плеча к заднице и сжать. ― Но это также опасно. И приходится много путешествовать. ― Раньше меня бы это не остановило. Но я не произношу вслух, что это работа для одинокого волка, которая лучше всего подходит, когда ты один. ― Я не знаю.
Я все еще одинокий волк?
С того дня в клубе, когда Эверли узнала, кто я такой, мы… ну, я не уверен, точно. Наслаждаемся друг другом? Исследуем то магнетическое притяжение, которое между нами существует? Но над нашими головами всегда нависала угроза. Из-за этого все казалось временным.
Но за последние двадцать четыре часа ситуация изменилась.
Мы тоже должны измениться, это неизбежно.
Что мы будем делать дальше? Чего она ожидает?
Черт, я начинаю потеть. Я тру шею.
Глаза Таннера на секунду прищуриваются, потом он смотрит на Эверли и снова на меня. На его лице отражается понимание.
Я не могу смотреть на нее. Она наблюдает за мной? Я моргаю Таннеру, как будто подаю сигнал S.O.S.
Зуд распространяется на мою грудь. От меня ожидают, что я «остепенюсь»? Хочу ли я остепениться? Знаю ли я, что, черт возьми, это значит ― остепениться?
Черт. Я не могу дышать.
― Айзек. ― Эверли застенчиво улыбается мне. ― Знаешь, я не ожидаю, что ты станешь другим теперь, когда он мертв.
Я просто смотрю на нее, беспомощный, потому что не знаю.
― Это было бы скучно. А ты… ― она наклоняется и целует меня, ее волосы падают занавесом вокруг моей головы, ― ты не способен быть скучным. Это одна из тех вещей, которые я в тебе люблю. ― Улыбка становится шире и теперь сияет на всем лице. Повернувшись, она выходит из комнаты, прихватив с собой пустые кружки.
О, Боже, комната кружится.
А еще мне очень хочется схватить ее и повалить на кровать, черт возьми.
На кухне раздается звон тарелок и шум воды в раковине. По крайней мере, у меня есть небольшая передышка. Я смотрю из окна спальни на линию деревьев, где я стоял не так давно, гадая, какой окажется ее квартира.
― Итак… ― Таннер хихикает. ― Когда свадьба?
― Отвали. ― Я свирепо смотрю на него. ― Как Шей?
Его лицо морщится.
― Прикуси язык. Я бы принял Эверли в любой день ― даже несмотря на то, что она была огромной занозой в моей заднице весь последний год.
Я пристально смотрю на него. Он из тех людей, которые не выдерживают давления.
Он сломается.
― Перестань так на меня смотреть, ― ворчит он. ― Шей ― это совсем другое дело.
― Ладно.
Он вздыхает.
― Она живет у какого-то придурка с судимостью. Я присматриваю за ней только потому, что все еще чувствую ответственность. К тому же, моя мама привязалась к ней. Конец.
― А. Это услуга маме. Точно.
― Перестань пытаться сменить тему, раздражая меня.
Я беру бутылку воды и делаю небрежный глоток.
― Я задал простой вопрос.
― Ага. Я буду твоим шафером?
― По-твоему, я похож на парня, готового к свадьбе?
― Только не говори мне, что ты собираешься водить за нос этого бедного, сногсшибательного ангела. Есть миллионы мужчин, которые уведут ее у тебя прямо из-под носа в одно мгновение. И даже не позаботятся о том, чтобы твой член еще мокрый.
У меня подскакивает давление.
― Тебе, мой друг, осталось каких-нибудь пять секунд до того, как придется бежать.
― Просто говорю. ― Его глаза довольно сверкают, как у придурка. ― Ты должен поступить правильно с этой девушкой. Она ― драгоценность.
― Хорошо, дедушка. В этом тысячелетии людям не обязательно быть женатыми, чтобы иметь долгосрочные отношения.
Его смех звучит чертовски торжествующе.
― Все, что я слышал, это то, что ты признаешь, что это отношения. И слово «долгосрочные».
Я бросаю в него бутылку с водой, забыв, что он когда-то играл в бейсбол.
― Наверное, это любовь. ― Голос Таннера затихает вдали.
― Да, ― рассеянно бормочу я, глядя в окно и замечая, что деревья начинают расплываться.
Может, это я угасаю? Может, какая-то часть меня отключилась. Я уплываю куда-то за линию деревьев, к горизонту, где нет ничего, кроме синевы.
― Подожди… ― Его голос доносится откуда-то издалека. ― Я пошутил, вроде как. Ты…
― Эй, мы можем поговорить?
Голос Эверли доносится до меня из дверного проема, и я так резко вжимаюсь в постель, что мое раненое плечо начинает пульсировать.
Черт.
― Таннер, ты говорил, что остановился в мотеле за углом? ― спрашивает она. ― Как насчет того, чтобы вернуться к нам позже?
― Да. Я ухожу. ― Он извиняется, быстро машет рукой и исчезает за дверью спальни. ― Я забираю последние кексы, ― кричит он, после чего входная дверь закрывается.
И вот я остаюсь наедине с женщиной, которая хочет поговорить.
― На улице красиво. ― Я приподнимаюсь на локтях, с трудом сдерживая напряжение в голосе. ― Думаю, свежий воздух пойдет мне на пользу.
― Ни в коем случае. ― Она перелезает через меня на кровать и обнимает за талию. ― Не знаю, кого ты пытаешься одурачить, но я вижу, как тебе на самом деле больно.
― Со мной все будет в порядке.
― Я вижу боль в твоих глазах, поэтому принесла это. ― Она раскрывает ладонь, показывая мне обезболивающие, затем берет воду, которую Таннер вернул на приставной столик после того, как я ее бросил, и жестом показывает, чтобы я проглотил их. ― И, кстати, если ты сейчас встанешь с этой кровати, я отправлю тебя прямиком в больницу. Не испытывай меня.
― Да, мэм. ― Я не могу сосредоточиться ни на чем, кроме тепла ее тела, прижимающегося к моему, и, не в силах сопротивляться, падаю обратно на подушки.
Ее голос становится более мягким.
― Послушай, я знаю, что это не самая любимая тема для разговоров, но я думаю, что нам пора обсудить ужасную тему чувств.
