Сахар на дне (СИ) - Малиновская Маша
Она поднимает на меня перепуганные, полные слёз глаза. И меня крушит обухом по голове. Это с ней сделал я. Не оставил этот шрам, конечно. Другое. Я сломал её шесть лет назад собственными руками. Она приехала в наш дом лёгкой и открытой девчонкой, с мечтами и стремлениями. А я своей ненавистью, а потом и больным влечением вытравил из неё всё это, превратив в запуганную бледную моль. И, кажется, она так и не оправилась.
— Я слушаю.
12
Рваный выдох рвётся наружу. Отпусти меня, прошу. Не заставляй вспоминать.
— Я слушаю, — сталь в голосе режет слух.
— Лёша, мне больно, отпусти.
Он медленно разжимает пальцы и отпускает, но смотрит требовательно.
— Это след от ножа, — сухие губы не слушаются, а воздух царапает горло изнутри.
— Это я понял. Только не говори, что ты пыталась вскрыть себе вены.
— Нет! Конечно нет, — меня удивляет такое его предположение. — На меня… напали. Чуть больше года назад.
Взгляд Шевцова темнеет, в нём бушуют такие эмоции, которые мне даже угадывать не хочется. Руки сжимаются в кулаки, а желваки натягиваются.
— Кто? — его голос сипит. — Как это случилось?
Я обхватываю себя руками и отворачиваюсь. Зачем он заставляет меня говорить об этом? Неужели не видит, что я не хочу? Или причинять мне боль так и осталось его излюбленным развлечением?
— Бестолочь, не заставляй меня спрашивать дважды.
Слышу его дыхание рядом с собой. Оно тревожит волосы на затылке, заставляя кожу на шее неметь. Зачем ему знать? Зачем?
— Я их не знаю. Я подрабатывала в скорой, и когда возвращалась через сквер, за мной увязались трое парней. Забрали сумку, заставили снять серьги и часы. Но браслет, что подарил твой отец на двадцатилетие, с изумрудами, снять не смогла — руки от страха не слушались, — я не узнаю свой голос. Он становится тихим и глухим. — И они срезали его ножом.
Я снова оказываюсь тем летним поздним вечером в сквере. Помню, что даже внимания не обратила, как трое парней поднялись с лавочки и пошли за мной. Они двигались тихо, не переговаривались и не смеялись, и именно это показалось мне странным.
Жёлтый свет от фонарей растягивал тени деревьев и кустарников в длинные рваные пятна. Я свернула на дорожку, когда один из троих меня окликнул.
— Стой, — только и сказал он.
И я не побежала, не сорвалась с места, пытаясь спасти свою шкуру. Я просто встала как вкопанная и смотрела, как они медленно приближаются. Они даже ничего поначалу не говорили. Отобрали сумочку, проверили, что в ней интересного. Помню, как выпал и разбился смартфон, а одни из грабителей выругался, назвав меня отвратительными словами. Потом мне велели снять серьги, часы и браслет. Я всё сделала, но застёжка у браслета заклинила, и тогда самый крупный и отвратный из бандитов схватил меня за руку. Помню, как в жёлтом свете фонарей приглушённо сверкнуло лезвие ножа, а потом руку обожгло невыносимой болью. Кровь закапала на босоножки горячими каплями.
— Они тебя били? — его голос похож на шелест, а дыхание тяжёлое и свистящее.
Били ли они меня? Да. Я помню боль. В больнице потом сказали, что легко отделалась — лёгкое сотрясение и рассечена губа. Но я ведь успела попрощаться с жизнью уже тогда. И если бы не тот огромный пёс, что выпрыгнул из кустов и налетел на уродов…
— Несколько раз ударили, — я отвечаю так же тихо и чувствую, как щёки становятся влажными.
Ну зачем он своими вопросами вернул меня снова в ту ужасную ночь? Я проделала столько работы сама с собой и со специалистами, чтобы вернуться к нормальной жизни. Зачем снова заставил вспоминать?
— Они… — голос у Шевцова глохнет, выдавая напряжение, — они что-то ещё сделали?
Алексей вдруг хватает меня за плечи, заставляя испуганно вскрикнуть, и разворачивает к себе лицом.
— Яна, — происходит метаморфоза. Лекс теперь смотрит прямо и открыто, и голос его твёрд. — Они сделали что-то ещё?
Я понимаю, что он имеет ввиду.
— Нет, только это, — отвечаю полуправду, стараясь, чтобы мой голос звучал уверенно. Не могу рассказать всё. — Больше ничего.
Шевцов отпускает меня и отходит к окну. Упирается ладонями о подоконник и долго молчит.
— Ты обращалась в полицию? Они их нашли?
— Обращалась, — пожимаю плечами, пытаюсь прийти в себя. — Но сказали, что вряд ли смогут найти. Я не запомнила их лица.
Шевцов ещё какое-то время молча смотрит в окно, а потом разворачивается ко мне, и выражение его лица становится непроницаемым. Маска, за которой невозможно разглядеть абсолютно никаких чувств.
— Поехали, я тебя отвезу домой.
— Я могу и сама, Лёш.
— Чёрт, бестолочь, когда ты уже прекратишь со мной спорить? Пошли!
13
Я жду у двери, отворачиваюсь, когда Алексей стаскивает мокрую майку, чтобы переодеться. Вот я снова, как послушная собачка, выполняю его команды. На споры совершенно не остаётся сил. Да и результат всегда один.
Шевцов идет за мной по узкому коридору на выход. Улыбчивая администраторша привстаёт с кресла, полностью сосредоточив на нём своё внимание, а меня полностью игнорирует.
— Алексей Викторович, вы уже закончили на сегодня? — кажется, она даже готова на колени перед ним упасть, глядя в глаза верным щенком.
— Да, Соня, — низкий голос Алексея сзади. — До свидания.
Мы выходим на стоянку, и Шевцов снимает с автомобиля сигнализацию. На щелчок отзывается чёрный «Лексус», припаркованный у самого входа. Ну ещё бы, что ещё могло так дополнить своего хозяина, как ни этот хищный зверь, сверкнувший опасно прищуренными фарами.
Алексей открывает мне переднюю пассажирскую дверь. Надо же, а раньше он разрешал ездить только сзади. Если не считать пары раз.
— Спасибо, — присаживаюсь на упругое гладкое сиденье и подбираю ноги в салон. Здесь внутри так красиво и чисто, что хочется разуться.
Шевцов ничего не отвечает, а у меня случается дежавю. Я снова нахожусь рядом с ним в машине, снова вижу, как он откидывается спиной на спинку сиденья, как сильные руки натягивают ремень безопасности, как крепкие пальцы проворачивают ключ, заводя мотор, а потом мягко ложатся на руль.
Зажмуриваюсь и отворачиваюсь, ощущая гулкие толчки в груди. Нельзя. Нельзя позволить себе снова упасть в эту пропасть. Нельзя позволить сводному брату опять ворваться в мои мысли, проникнуть в сердце. Я закрыла его на тысячу замков, и поклялась больше никогда не впускать таких, как он. Мне нужен Саша. Он добрый и терпеливый, он поддерживал меня после нападения, и с ним мне спокойно. Саша — моя тихая гавань, и он мне нужен. Он любит меня.
Я больше не хочу обжечься. Всё ещё помню, как было больно. Поэтому, нет. Я не буду смотреть на его сильные руки и красивое лицо, на упрямый взгляд и сжатые губы. Не буду.
— У меня что, рога выросли? — насмешливый голос выводит из ступора.
— Ч-что?
— Ты так смотришь, будто у меня выросли рога. Ну или клыки, — Шевцов поднимает брови, взглянув на меня и снова уставившись на дорогу. — Или это очередной твой психиатрический тест?
— Нет, — застигнутая на горячем, я смущаюсь и чувствую, как щёки теплеют. — Просто…
Мой так и не придуманный ответ тонет в визге шин и ругательствах со стороны Шевцова, потому что какой-то парень на «Шкоде» решил обогнать нас прямо перед перекрёстком. Ситуация аварийно-опасная, но меня от глупого ответа сейчас спасает.
На улице уже стемнело. Безучастная, хмурая гримаса неба смотрит на меня через лобовое стекло. В голове рождается нескончаемый монолитный, монотонный гул. Молчание между нами звенит так, что напряжение бьёт по нервам. Внутри, к моему удивлению, вдруг начинает расти злость. Сначала он протащил меня волоком сквозь ад, а потом исчез. И когда я забыла его, то вновь явился. Резко и неожиданно. Израненный, едва живой. А потом вдруг решил, что может что-то решать в моей жизни. Может будоражить раны, которые едва начали затягиваться. Да кто он, мать его, такой?!
