Академия чаросвет. Отражение - Ольга Ярошинская
***
Академия опустела: никто не бродил по ухоженным дорожкам, не смеялся под аккуратно подстриженными деревцами, не бегал по ажурным мостикам. Кто-то уехал сам, других заставили. Шесть великих домов схлестнулись в битве, и преподаватели разумно опасались, что стычки начнутся и здесь, в академии чаросвет.
Узнав о том, что город Альваро был под осадой, Бас побледнел как сумеречная тень, и его пальцы сжали мою ладонь так, что я прикусила губы от боли.
— Черные псы понесли потери, но красным досталось куда больше, — сказала Фелиция. — Надеюсь, у вас хватит мудрости нас простить.
Возможно, если бы не она, и Фалько, и Ронда — наши друзья из дома красных псов, — то Бастиан не сумел бы сдержать гнев, но сейчас он сцепил зубы и промолчал. Алеф обнял Фелицию крепче и кивнул. И все мы жадно впитывали новую информацию: дом белых псов первым выступил на стороне Альваро, дом Монтега присоединился в последний момент. Если бы не буря, погибших было бы больше.
— Свет на темной половине изменил природное равновесие, — пояснил Ларг. — Температура повысилась, воздушные массы сдвинулись…
— И вот этот ботан завоевал твое пылкое сердце? — тихо промурлыкал Монтега, склонившись к Ронде.
— Он такой умный, — подтвердила она. — Правда, заводит?
Кей закатил глаза и отодвинулся.
— Поедем в Альваро немедля, — предложила я.
— Я должен увидеть все своими глазами, — хрипло сказал Бас.
— Я подброшу, — тут же предложил Алеф — ему самому хотелось убедиться, что родной город выстоял.
— Только загляните сперва в библиотеку, — посоветовала Фелиция, хитро улыбнувшись, и сердце в моей груди подпрыгнуло и забилось быстрее.
Я высвободила руку из ладони Бастиана и пошла вперед, а после, не удержавшись, сорвалась на бег, и вскоре в пустых коридорах академии чаросвет, вторя сердцу, гулко застучал топот моих ног. Перед дверью в библиотеку я остановилась, выдохнула, пригладила волосы — страшно представить, на кого я похожа, но он все равно не увидит, — и вошла.
Конечно, Расмус услышал грохот шагов задолго до моего появления и теперь ждал напротив двери. Он выглядел как всегда опрятно, но строгий пиджак болтался на нем как на вешалке. В волосах изрядно прибавилось седины, и две белые полосы по бокам головы стали шире. Черные очки скрывали выжженные глазницы, но Расмус все равно будто видел меня.
А я молчала как дура, не зная, что сказать. Только подошла еще ближе, остановившись на расстоянии шага.
Он ведь знает? Знает, что он — мой отец?
— Можно я потрогаю твое лицо? — тихо попросил Расмус.
Я кивнула, а после, сообразив, взяла его руку и понесла к щеке. Сухие пальцы легонько пробежались по моим скулам, обвели брови, нос, подбородок.
Расмус улыбнулся, и в моей груди словно разлилось теплое молоко.
— Ты похожа на Элию, — сказал он. — Это хорошо. Я совсем не такой красивый.
Не знаю, кто из нас сделал последний шаг, но я вдруг оказалась у него в объятиях, и сама сжимала его ничуть не слабее.
— Мэдерли, я не знал, — сбивчиво говорил он, гладя меня по волосам. — Я правда не знал! Если бы только… Дочка…
А я шмыгала носом и ревела, и левое плечо его пиджака стало совсем мокрым.
— Надеюсь, вы одобрите наш с Мэди брак, — донесся от двери голос Баса. — А то у нас с вами не сказать, чтобы простые отношения…
Я отпрянула, вытерла мокрые щеки, улыбаясь до ушей. А Расмус протянул Басу руку, и тот торжественно ее пожал.
Эпилог
Мне нравилось время, когда спутник поворачивался темной, не зеркальной стороной: свет медленно угасал, и краски становились мягче, а тени длиннее. Это словно возвращало меня в сумеречное детство, но теперь я знала, что вслед за ночью наступит утро.
Чаромобиль замедлил ход, и я глянула на Бастиана.
— Есть хочу, — пояснил он. — А тебе надо отдохнуть. До Альваро еще два часа ходу, а вон у дороги таверна.
Добротное деревянное здание, выстроенное на перекрестке, напоминало старую таверну тети Рут, которая теперь хозяйничала в нашем большом доме. Забытый ночной город получил второе рождение: какие-то дома сразу заселили, другие снесли и выстроили заново, а через ров протянулись десятки мостов. Город ширился и рос, и в свете нашей с Басом любви кипела жизнь.
Шесть великих домов признали седьмой, но было бы ложью сказать, что в мире воцарила сплошь благодать. Хватало и споров, и интриг, но наш советник чувствовал себя в политике как рыба в воде.
Лишь на одном решении я настояла сама: эквилибров упразднили, совсем. Сам принцип удержания равновесия мира казался мне варварским. Все равно что раз за разом срезать цветок, не давая ему расти.
Монтега широким жестом предложил казнить всех оракулов, но те поднесли седьмому дому неожиданно щедрый дар — артефакт, позволяющий определить темную кровь. Уже несколько таких носителей перебрались в наш город, но оказалось, что это лишь половина дела. Мало найти зеркало, нужен свет.
Моим светом был Бастиан, который сейчас припарковал чаромобиль и, обойдя его, галантно подал руку, помогая мне выбраться. Прикосновение пальцев — и на коже расцвели искры чаросвета. Бас притянул меня к себе и поцеловал, и я вспыхнула точно свечка.
— Мэдерли! — ахнул кто-то. — Это же наша Мэди!
— Если ты собирался путешествовать инкогнито, то не надо было целоваться, — пробормотала я.
— Оно того стоило, — заверил Бас. — Пойдем? Надеюсь, у них подают традиционную сумеречную еду. Я хочу бубочки из зубохвата.
Свет, вспыхнувший во мраке, разогнал тварей ночи, оставив для проживания лишь небольшой пятачок тьмы между домами красных псов и черных котов. Теперь там был заповедник, которым управлял профессор Дунгер, трепетно охранявший от вымирания и вивирушу, и мокрощупа, и прочих животных.
А академией чаросвет, сменив на посту ректоршу, управлял мой отец, и его слепота не мешала принимать мудрые и взвешенные решения. Систему баллов не стали полностью упразднять, но все студенты при поступлении получали одинаковое их количество. Полукровки учились наравне с прочими и с гордостью носили знаки седьмого дома — черную птичку со светом под крыльями.
Птица символизировала зеркальный спутник, повисший аккурат над темной половиной планеты. Ученые развернули бурную дискуссию, длящуюся вот уже три года, по поводу его происхождения. Кто-то считал его естественным объектом, кто-то — и
