Таня Хайтман - Одержимые
Услышав последние слова, Леа позволила себе взглянуть в лицо Адаму. Тот как раз хотел сделать глоток вина, когда рука ею застыла на полпути ко рту. Взгляд его устремился на Леа, но уже в следующий миг он отвел глаза и отпил из бокала.
Поскольку Леа не ответила ему, профессор Каррьер продолжал:
— Вот видите, вы постоянно замкнуты в этих университетских рамках. Очень трудно выманить вас. Но меня интересует, что скрывается за этим заученным умением мыслить и говорить. Что является спусковым устройством для этого беззаветного интереса? Ваши знания и успехи — пример для подражания, и тем не менее я не могу различить красной нити… Полагаю, вы не знаете, куда идти дальше, потому что не хотите докопаться до того, откуда в вас эта потребность.
— Вы интересуетесь психологией? — спросила Леа более резко, чем ей того хотелось. Однако она не могла избавиться от ощущения, что профессор Каррьер хочет загнать ее в какой-то угол. Кроме того, она ощущала растущее беспокойство Адама, внимание которого было приковано к Каррьеру. При этом он так сильно наклонился к столу, словно каждую минуту был готов к прыжку, подобно дикой кошке.
По лицу Леа промелькнула улыбка. Если эта тема вызывает у Адама такой интерес, то нужно придерживаться ее, пусть даже при этом она попадется на крючок такому искушенному в беседах собеседнику, как профессор. Главное, ей удалось вселить жизнь в замкнутые черты Адама, и, может быть, они расскажут ей что-то о нем.
— Думаю, меня интересуют эти переломные моменты, которые зовут людей на стезю романтизма, где все размыто и запутано, и уже не знаешь, где верх, а где низ. Нарушение законов, это неясное томление по непознанному. Возможно, нужно быть чувствительным к чему-то определенному, чтобы быть в состоянии заниматься лордом Байроном и ему подобными.
Леа услышала, как засопел Адам, но профессор Каррьер опередил его:
— Вот что мне хотелось бы знать, дорогая моя: на чем основана ваша восприимчивость? На чистом любопытстве? Или на чем-то большем, более сильном, на неком фундаменте, способном выдержать строение?
Леа озадаченно глядела на профессора. Его слова затронули в ней что-то, подобно тому, как трогают пальцем зеркальную гладь пруда. Пока Леа искала ответ, глядя при этом в серьезное, сосредоточенно-бледное лицо Каррьера, Адам резко поднялся, разрушая чары.
— На сегодня достаточно уже допросов. Можешь продолжить мучить ее завтра на лекции. Леа, я на машине и, если хотите, могу отвезти вас домой.
Леа вскочила, чтобы в следующий же миг устыдиться своей невежливости. Но ни профессор Каррьер, ни Адам не заме-гили ее поведения, потому что были слишком заняты тем, что вели между собой безмолвный спор.
Леа подавленно ждала, чем он окончится, когда профессор внезапно протянул ей на прощание руку. Тряся ее ладонь, он хитро заметил:
— Пожалуй, мне следует извиниться перед вами за свой темперамент и любопытство, дорогая моя. Вы наверняка понимаете, что все дело исключительно в страсти — не можешь контролировать себя и подвергаешься опасности показаться смешным.
Он снова подмигнул ей, а затем пальцы Адама слегка коснулись ее плеча, чтобы напомнить, что пора идти. Леа тут же оставила свои размышления о том, действительно ли профессор Каррьер нарочно выбрал настолько двусмысленные слова, как ей показалось.
Она безропотно последовала за Адамом через зал. При этом она отметила светло-русые волоски на его руках, когда он открывал дверь; от нее не ускользнули его плотно сжатые губы. В отражении зеркала машины, при этом чувственно-пухлая нижняя губа не потеряла ни капельки своего воздействия. Не ускользнула от ее внимания и глубокая морщинка над его правой бровью, появившаяся с тех пор, как Каррьер начал свой допрос. Только вот поездка через темный город прошла быстрее, чем думала Леа. Не успела она даже начать разговор, как Адам уже открыл перед ней дверцу, помогая выйти.
Они молча поднялись по лестнице, и по степени запыханности Леа установила, что они добрались до одиннадцатого этажа быстрее, чем предполагалось. В этом сером, плохо освещенном месте Адам прямо-таки светился, словно пришел из другого измерения, весь прекрасный и чужой. Поднимающаяся по лестнице мраморная статуя, источающая манящий аромат, — так казалось преисполненной томления Леа.
Когда они оказались перед дверью в комнату Леа, девушка была вне себя. На нее, словно проклятие, навалилась влюбленность того рода, что способна любого человека лишить возможности двигаться. В то же время она чувствовала, как волной подступает паника, что Адам вот-вот попрощается с ней.
Мужчина стоял так близко, что достаточно было поднять руку, чтобы коснуться его лица, лишенного, кстати, всяческого выражения. Но он избегал какого бы то ни было контакта с ней. — Доброй ночи, Леа, — сказал он, и вот уже его нет рядом. В комнате девушке удалось стащить с себя одежду, и рухнуть на матрас, чтобы свернуться там в позе эмбриона и прочувствовать пустоту, охватившую ее. Она заставила себя расплакаться и, в конце концов, принялась всхлипывать так душераздирающе, что едва не задохнулась. Несмотря на ощутимое облегчение, ей пришлось пролить немало слез, прежде чем она сумела уснуть.
Спустя несколько часов Леа проснулась от внезапного осознания. Закашлявшись, она села на матрасе. Грудь болела, словно на нее положили что-то тяжелое. «Откуда он знает, где я живу? На каком этаже? В какой квартире? Он же всегда шел впереди!» Леа была в этом уверена. Откуда он знает все это?
Адам почти не заметил, как спустился по лестнице — шаг за шагом, не позволяя себя ни о чем думать. Внезапно он снова оказался на улице. Позади, медленно закрываясь, заскрипела дверь подъезда. Сквозь вечно заляпанные стекла двойной двери проникал свет освещенного холла, и ему показалось, что он слышит гудение ламп дневного света. Оно быстро перешло в громкий скрип у него в ушах, настолько сильный, что стало больно. Прошло некоторое время, прежде чем он понял, что это скрипят не лампы, а что-то у него внутри.
Он с трудом устоял перед желанием пройти дорогу, которая только что далась ему с таким трудом, в обратном направлении, чтобы, наконец, утолить терзавшую его жажду, отнимавшую разум.
Адам заставил себя несколько раз глубоко вздохнуть, затем двинулся к машине. Когда он вынимал из кармана ключ, руки его дрожали настолько сильно, что ему никак не удавалось открыть дверцу. Давя в себя крик ярости, он всадил кулак в окно, разбившееся от удара. Адам поднял руку и увидел на разбитом стекле несколько размытых красных пятен.
Моментально желание, еще только что державшее его железной хваткой, отступило. Вид крови изменил все, и следы крови в этот миг привлекали внимание не только Адама.
