Горький сладкий плен - Анна Жнец
В этот момент я почему-то вспомнила о белом пушистом щенке, которого еще ребенком нашла под стенами Цитадели и приютила. Он был таким мягким, вилял хвостиком-колечком. Чтобы увидеть его черные глаза-бусинки, надо было убрать с мордочки заросли смешных кудряшек.
От воспоминания кожа на руках стала гусиной.
Туман. Его звали Туман. Как нашу Цитадель.
Меня затошнило.
— Решайся, — прохрипела я и махнула рукой, дав палачу знак.
Меч начал медленно опускаться. Очень медленно. Слишком медленно, чтобы перерубить шею.
— Стой! — в панике закричал Э’эрлинг.
Лезвие застыло в сантиметре от позвонков, обтянутых кожей.
— Отпусти его. Только его. Такое желание тебе нравится?
Дыхание с шумом вырывалось из груди Э’эрлинга. Могучие плечи обреченно поникли. Рубашка на эльфе была разодрана, и одна пола съехала в сторону, обнажив сосок.
Бездумно я протянула руку и покатала этот нежный, уязвимый комочек плоти между пальцами. Моя жертва судорожно вздохнула.
— Или просто не убивай его, — шепнул Э’эрлинг, окаменев под моей лаской. Он стоически терпел нежеланное прикосновение и не пытался отстраниться, хотя ему наверняка очень этого хотелось. — Не убивай его. Позволь мне изменить свое желание.
«Туман. Его звали Туман. Как нашу Цитадель».
Шрам на моем лице вспыхнул болью, словно свежая рана. Воспоминания нахлынули, как внезапный шторм.
Я снова чувствовала, как кровь заливает щеку и левый глаз.
На задворках разума жалобно заскулил щенок, а следом, как наяву, раздался холодный, пробирающий до костей голос Смотрительницы: «Запомните, девочки, любовь — наивысшее зло. Она делает ситхлиф слабыми. Отриньте любые привязанности».
Холодная капля упала на лоб. Начинался дождь. Тучи затянули солнце.
«Отриньте любые привязанности».
Задрожав, я оставила сосок Э’эрлинга в покое, и эльф суетливым жестом запахнул полы рубашки, спрятав от меня свою грудь.
«Опасно, — пронеслось в голове. — Опасно! Опасно! Опасно!»
Дождь усилился. Все новые и новые капли падали мне на лицо.
— Опасно, — шепнула я на грани слышимости, а потом до хруста стиснула зубы. — В палатку ко мне. Обоих.
Меч палача со скрежетом вошел в ножны. Под ногами зачавкала грязь. Проклятый Туман все скулил и скулил в глубине моего сознания, ненавистный голос все свистел и свистел в голове, как ветер в ущелье: «Отриньте любые привязанности».
Смотрительница была права. Привязанности делали слабыми не только ситхлиф, но и эльфов. Э’эрлинг мог уйти, но остался в плену, чтобы спасти друга. Наверное, в глазах ушастых сородичей это делало ему честь. Моя наставница назвала бы его дураком.
— Ненавижу, — ветер донес до меня тихий шепот Э’эрлинга.
Я невольно коснулась шрама на своем лице.
Глава 8. Ситхлифа
Эмоций было много, сильных и самых разных, но завтрак не доставил мне удовольствия. Воспоминания испортили настроение и аппетит. Я не знала, зачем позвала в свою палатку сразу обоих эльфов. Больше всего на свете мне хотелось остаться в одиночестве.
Мои воины грубо втолкнули А’алмара в шатер. Из-за повязки на глазах он ничего не видел и споткнулся о разбухшую от влаги доску, невольно образовавшую ступеньку-выступ. В другой ситуации пленник, может, и удержался бы на ногах, но сейчас его руки были связаны за спиной, и он не сумел взмахнуть ими, чтобы сохранить равновесие. Я видела, как его скованные руки дернулись в тщетной попытке это сделать. Из груди А’алмара вырвался судорожный вздох — эльф падал головой вперед в полной темноте и даже не мог защитить лицо ладонями.
Одним слитным движением я оказалась рядом, чтобы подставить ему плечо. Вместо того, чтобы расквасить нос о доски пола, пленник влетел в мои объятия и вздрогнул от неожиданности.
— Ну-ну, все хорошо, — шепнула я и зачем-то погладила его по спутанным волосам. — Чудовище о тебе позаботилось.
В этот момент полог шатра распахнулся, и внутрь вошел Э’эрлинг. Сам. По доброй воле. Не под конвоем. Заметив А’алмара в моих объятиях, он недовольно поджал губы — видимо, решил, что похотливая демоница домогается его приятеля. Он определенно хотел что-то сказать по этому поводу, но сдержался, только сильнее стиснул зубы.
После пережитого А’алмара трясло. Он дрожал всем телом. Я сняла с его лица мокрую повязку, затем избавила эльфа от веревок, стянувших запястья до кровавых полос. Встретив мой взгляд, пленник отвел глаза, потом он заметил в углу на шкурах Э’эрлинга и густо покраснел. Почему-то я была уверена: это из-за слез, оставивших на щеках влажные дорожки. Все мужчины, независимо от расы, стыдились проявлять слабость.
— Завтрак, — без лишних церемоний я бросила на колени Э’эрлинга мешок с лепешками и олениной, принесенный нам вчера поваром.
В этот раз мое строптивое эхо не стало упрямиться и полезло внутрь за едой. А’алмар опустился рядом с ним на шкуры, растирая покрасневшие, израненные запястья. Вид у него был пришибленный. Наверное, так и должен выглядеть человек, прошедший по краю смерти.
«Не человек, — поправила я себя и посмотрела на его уши, — эльф».
Уши у А’алмара были длинные и узкие, как кинжалы, а у Э’эрлинга — изящные, словно заостренные листочки с тонкими кончиками. Захотелось их коснуться. Почему-то мне казалось, что они очень чувствительные.
Э’эрлинг ел жадно и во время трапезы не сводил с меня глаз — так ведет себя дикий зверь, чувствуя угрозу: всегда начеку, ни на миг не теряет бдительности.
Его друга привлекла бутылка, торчащая из мешка. Зубами он вытащил из нее пробку и присосался к горлышку. Его кадык быстро задвигался на шее вверх-вниз. Мимо рта, пачкая подбородок, потекли тонкие струйки вина.
— «Эхо в горах», «Звонкий ручей» — какие поэтичные у вас имена. А знаете, что обозначает мое имя?
«Ручей» напряженно замер, зажав бутылку между бедрами. «Эхо» продолжил демонстративно жевать полоску оленины, твердую и сухую, как дерево.
— Оно означает: «Три тысячи триста вторая».
Я потянула вверх рукав туники и показала пленникам цифры, выбитые на моем запястье: «3302». Я не помнила, как мне делали эту татуировку. В трехлетнем возрасте мало что помнишь о своей жизни.
— Не поэтично, — заметил Э’эрлинг, не прекращая работать челюстями.
— Совсем, — согласилась я, опершись спиной на центральный столб, держащий купол палатки.
На этом разговор увял. А’алмар вернулся к бутылке — традиционному лекарству против измученных нервов.
Ветер распахнул полог шатра. Призрачный дневной свет ворвался в сумрак моего убежища и косой полосой лег между мной и пленниками.
— Откуда у тебя этот шрам? — спросил «Эхо», когда я уже привыкла к молчанию.
Невольно я коснулась толстого выпуклого рубца, что начинался над левой бровью, пересекал чудом уцелевший глаз и
