Горький сладкий плен - Анна Жнец
— Нравится? — когда я улыбалась, шрам натягивался и я ощущала его как нечто чужеродное, грязью налипшее на лицо: эту грязь хотелось отодрать от себя и отшвырнуть подальше, как противную пиявку.
— Уродство, — прищурился Э’эрлинг, явно желая меня задеть.
Дурачок, у меня было достаточно времени, чтобы свыкнуться со своим изъяном.
— Подарок бывшего любовника, — я улыбнулась шире, и жирный рубец-пиявка натянулся еще больше, а в голове эхом раздался голос Смотрительницы: «А я говорила тебе, Три тысячи триста вторая, говорила».
Следующую половину дня пленники отдыхали на подстилке в углу палатки, а я следила за пасмурным небом сквозь дыру входа. Сегодня ворон должен был принести от Зрячей письмо с последними указаниями. Выполню задание — можно будет вернуться домой: прощай, хмурый и унылый Шотлен, — здравствуй, гадюшник, полный интриг.
После обеда я заметила, что А’алмар как-то странно кривит лицо и все время держится за пах. Вечером он и вовсе свернулся на шкурах калачиком, притянув колени к груди и тихо постанывая. На его лбу блестели капельки пота. Теперь и Э’эрлинг погладывал на приятеля с беспокойством.
— Что с тобой? — уловила я шепот эльфов.
— Пояс, — хрипло отозвался «Ручей». — Давно уже плохо, а сегодня утром один из этих вонючих хряков заехал мне коленом в пах, и стало еще хуже.
«Эхо» завозился на подстилке. Я почувствовала на себе его взгляд.
— Потерпи, выберемся отсюда и уговорим командира снять с тебя пояс.
Они даже не подумали попросить у меня помощи, целебной мази, какого-нибудь лекарства, способного хотя бы ненадолго облегчить муки, — видимо, в самом деле считали ситхлиф бессердечными чудовищами.
«А разве нет? Разве мы не такие?» — спросил мерзкий голосок у меня в голове, я вспомнила своих соседок из Цитадели и была вынуждена признать, что он прав. Такие. Именно такие.
Прижимая ладони к паху, А’алмар уткнулся лицом в волчью шкуру, чтобы приглушить стон боли.
Я подошла к нему и уперла руки в бока.
— Показывай, что там у тебя случилось.
Глава 9. Ситхлифа
— Что тебе надо, чудовище? Пришла поглумиться? — сидя рядом с приятелем, Э’эрлинг поднял на меня глаза. На его лице застыло недоверчивое, даже враждебное выражение. Он смотрел с вызовом и немного — с тревогой, словно не ожидал от меня ничего хорошего.
Я решила, что благоразумнее будет обратиться к самому страдальцу, нежели к его воинственному защитнику, и сказала, игнорируя подозрительный взгляд Э’эрлинга:
— А’алмар, тебе плохо. Я могу помочь. Но для этого мне надо понять, что с тобой.
— Не верь ей, — процедил Эхо в горах, но Ручей, похоже, слишком измучился и готов был ухватиться за любую возможность облегчить свою боль. Повернувшись на спину, он дрожащими руками приподнял килт.
Член в клетке распух и пугающе покраснел. Алая головка упиралась в прутья решетки и сочилась влагой, но то был не сок возбуждения, а признак болезни. Металлическая ловушка пережала все, что только могла. Под стальным кольцом, надетом на мошонку, багровела кровавая полоса-рана.
Я поморщилась и с чувством ругнулась, проклиная тех, кто придумал это орудие пыток. Бедняга мог умереть в расцвете лет от инфекции, мог стать калекой, лишиться возможности иметь детей и даже удовольствия быть с женщиной. И все из-за чужой бессмысленной прихоти, нездоровой, извращенной фантазии. Вот уроды!
— И это ты меня называешь чудовищем, — поддела я Э’эрлинга. — Что теперь скажешь о ваших замечательных традициях, таких древних и таких важных?
Эхо упрямо поджал губы.
А’алмар смотрел на меня с надеждой и держал подол килта поднятым, словно не смел опустить юбку без разрешения. Его глаза блестели в полумраке палатки. На щеках горел чахоточный румянец. Весь лоб был усеян бисеринками пота.
— Да у тебя жар, приятель! — Я потрогала его горящее лицо и сокрушенно покачала головой. — Можешь пока прикрыться.
Ужас и страдания превратили эльфийского воина в доверчивого щеночка, в послушного пациента, готового беспрекословно выполнять мои распоряжения. А’алмар опустил килт и снова уставился на меня с надеждой и невыразимой мольбой во взгляде.
— Я позову целителя.
Канаэ Лиэ работала на Туманную Цитадель и часто сопровождала меня в походах. Я не знала, насколько она хороша в своем деле, потому что не так уж часто нуждалась в ее услугах. В последний раз Канаэ зашивала рану на моем лице, и результат вышел не очень аккуратным. Хотя, возможно, сделать шов более привлекательным не получилось бы и у самой Многоликой. Кровь тогда хлестала, как из ведра. Я боялась за свой глаз и не могла усидеть на месте, чем наверняка мешала целительнице.
Для меня Канаэ была эталоном невозмутимости. Чем бы она ни занималась — готовила ли лечебную мазь, орудовала ли хирургической пилой — ее взгляд был скучающим, а лицо — пустым, как у глиняной куклы. И сегодня, заглянув А’алмару под юбку, Канаэ не повела и бровью, ничем не выдала своего удивления. Удивляло ли ее хотя бы что-нибудь в этой жизни?
— Эту конструкцию надо снять, — ровным бесцветным тоном сказала целительница, осматривая моего пленника.
А’алмар неподвижно лежал на шкурах с задранной юбкой и нервно теребил волчий мех рядом с собой. На его виске, обрамленном завитками влажных волос, билась тонкая венка. Одна рука покоилась на животе и мелко подрагивала, словно эльф едва сдерживался, чтобы не прикрыться от чужих взглядов.
— Я приготовлю заживляющую мазь, чтобы обработать раны. Дам настойку из своих запасов, чтобы сбить жар. Но мало избавиться от последствий. Надо устранить причину. Эта странная конструкция на его члене нарушает кровоток.
Канаэ подцепила пальцем навесной замочек клетки и отпустила его. С жалобным звоном замочек стукнулся о металл прутьев. А’алмар покраснел еще больше и отвел взгляд. Его обнаженные бедра дернулись.
— Обычный замок можно было бы вскрыть отмычкой, — сказала я. — Но пояс зачарован. Нужен ключ.
— Значит, надо достать ключ, — пожала плечами Канаэ и добавила все тем же равнодушным, лишенным красок голосом: — Иначе этот мужчина умрет. В муках. Очень неприятная будет смерть.
Рядом шумно вздохнул Э’эрлинг.
А’алмар задрожал. В его глазах стояла немая мольба, но просить о помощи вслух он не решался.
— Неси мазь и зелье от лихорадки, — бросила я целительнице.
Когда Канаэ ушла, Ручей оправил килт и свернулся калачиком на подстилке, подтянув колени к груди. Эхо подлетел ко мне.
— Отпусти нас! — его горячее дыхание осело на моем лице. — Мы вернемся на базу, объясним командиру ситуацию, и он откроет пояс.
— Не откроет, — простонал больной из своего угла. — У него нет на это полномочий. Он должен подать прошение жрицам
