Милость крестной феи - Мария Заболотская
– И не так уж богаты, – так же вполголоса ответил Одерик, красноречиво обводя взглядом скромную обстановку гостиной.
Быть может, для чужого уха эти слова, исходящие из уст отнюдь не купца или другого выскочки без капли благородной крови, прозвучали бы возмутительно – и даже непозволительно! – но Маргарета услышала в них только то, на что сама горячо надеялась: во-первых, Ашвин определенно не был принцем, раз уж довольствовался столь малым; а во-вторых, госпоже опекунше при таких-то доходах следовало от души порадоваться нежданной-негаданной невесте с богатым приданым, не удивляясь лишний раз странности этого предложения.
Но ожиданиям этим не суждено было сбыться – разве могло получиться иначе в деле, где замешаны обиды феи? Весь разговор пересказывать смысла нет: и без того ясно, что Маргарета волновалась и говорила слишком много, а Одерик по той же причине не произнес и десяти слов, словно у него язык отнялся. Попробуйте-ка объяснить почти незнакомому человеку, что решили с ним породниться! Прийти в гости поздним вечером без приглашения – и то сомнительное предприятие, а если уж речь заходит о внезапном сватовстве… К женитьбе разговор вышел не сразу, после немалого блуждания по кружным путям приличий и обязательных любезностей, – но это ничуть не помогло. Лицо хозяйки дома то краснело, то бледнело; временами она вздрагивала и начинала так пристально таращиться на гостей, словно ожидала, будто те сейчас превратятся в нетопырей или же завоют как оборотни. Не раз бедной Маргарете казалось, что госпожа Клариза ее вовсе не слышит или слышит как-то очень по-своему – иначе с чего бы ей так пугаться и вздрагивать? Удивление можно отличить от возмущения, а возмущение – от тревоги, и если первые два чувства казались вполне естественным для порядочно ошарашенной госпожи опекунши, то третье было определенно избыточным и странным, – и Маргарета, не отдавая себе в том отчета, преисполнилась дурных предчувствий.
Надо сказать, они полностью оправдались.
– Смилуйтесь, боги! – воскликнула в конце концов Клариза, всем своим сухощавым строгим лицом выражая благовоспитанное негодование, которое было призвано спрятать тот самый страх. – Да как вам вообще в голову пришло подобное? Будь эта беседа чуть более приличной – я бы, пожалуй, не знала, как объясниться, но тут скажу, не покривив душой: что за безумные речи вы завели?
Маргарета, и сама понимавшая, как скандально и дико выглядит этот разговор, попыталась было пойти на попятный и принялась просить, чтобы Ашвин хотя бы навестил Эли, – но Клариза была непреклонна и отвечала одними лишь отказами. Ее воспитанник и ногой не ступит на порог дома сумасшедших соседей, у которых хватило бесцеремонности, чтобы ни с того ни с сего начать свататься!
– Не знаю, как здесь принято, но в наших родных краях для женитьбы маловато одной лишь встречи на танцах! Неужто положение вашей дочери настолько отчаянно, чтобы хвататься за первого встречного? – Хозяйка дома настолько вышла из себя, что перешла к прямым оскорблениям, после которых Одерику и Маргарете, не имей они дела с фейским проклятием, оставалось бы только уйти не прощаясь, а затем во веки веков отказываться от приглашений в те дома, куда пригласили бы Кларизу. Но бедные родители и тут вынуждены были смолчать и проглотить обиду – в историю с феей не поверили бы и люди, жившие в здешних краях с рождения, что уж говорить о чужаках-иностранцах…
Закончилось все тем, что Клариза попросту указала Одерику и Маргарете на дверь. Ссора вышла настолько громкой, что юный Ашвин спустился в гостиную из своей комнаты и обеспокоенно спросил, что происходит. Даже в домашней одежде он был изящен и хорош собой, а манеры – так же приятны, как и на балу.
Увидев, как доброжелательно и простодушно выражение его лица, потерявшая голову Маргарета решилась на крайность: бросившись к нему, она принялась умолять спасти ее дочь, отчего юноша вконец растерялся.
– Вашу дочь? – переспросил он, силясь сообразить, о ком идет речь. – Вы говорите, я с ней танцевал? И из-за этого она попала в беду? Чем я мог ее обидеть? Честно сказать, я совершенно не запомнил имена девушек, которым меня представляли в тот вечер, и не уверен, что смогу их узнать в лицо, все было так суетно… Не представляю, в чем моя вина и чем я могу помочь…
Говорилось это со столь искренним растерянным огорчением, что не оставалось сомнений: Ашвин безо всякого злого умысла или высокомерия остался совершенно равнодушен к Эли, да и всем прочим здешним девушкам и волновался сейчас только потому, что от природы был наделен даром сочувствия.
– Не слушай их, Ашвин! – крикнула госпожа Клариза, багровая от возмущения и досады. – Это совершенное безумие, нам не о чем говорить с этими людьми. Пусть уходят! Помолвка? Женитьба?! Что за бред, что за нелепость! Уходите, уходите немедленно!
– Женитьба? – повторил Ашвин с еще большей растерянностью. – Но я… Я не собирался ни на ком жениться. Простите, я не помню вашу дочь… Наверняка она чудесная девушка – все девушки в тот вечер были очень милы, хоть я в них и запутался… Дело даже не в этом – я просто не могу…
– Ашвин! – оборвала его сбивчивую речь опекунша, теперь уж побледнев до желтизны. – Тебе не нужно с ними объясняться. Не говори лишнего! Я все и так сказала. Мой воспитанник не собирается ни на ком здесь жениться – и точка. Прощайте и выбросьте из головы эти бредни, невесть откуда взявшиеся!
Маргарете и Одерику не оставалось ничего иного, как уйти. Такого позора их семейство еще не знавало, но они об этом пока не думали, занятые мыслями о гораздо большей беде.
– Горе нашей дочери, – всхлипывала Маргарета. – Он действительно ее не помнит! Как он мог ее не заметить? Разве может Эли кому-то не понравиться?
– Горе нашей дочери, – эхом повторил Одерик. – С этим юнцом и вправду что-то нечисто, как и с его опекуншей. Ох, непростые это люди! Кажется, дело и вправду в проклятии феи…
Глава 7
На том беды Маргареты и Одерика не закончились: вернувшись домой, они узнали от заплаканной пожилой служанки, что Эли пришла в себя, да не просто так, а услышав от переговаривающейся над ее головой челяди, что родители ее поехали к госпоже Кларизе.
– Ох, простите, простите! – причитала бедная женщина, пристыженная и испуганная. – У нас и в мыслях не было сплетничать на потеху! Бедная маленькая госпожа лежала совсем тихо, в беспамятстве, а мы прибирались в ее комнате. Фрета только и спросила, куда на ночь глядя вы уехали и скоро ли вернетесь, – а я ответила, что слышала, будто к соседке, госпоже Кларизе. И надо же такому случиться, что барышня тут же открыла глаза и заговорила! Да что там, закричала: «Зачем? Зачем?!» – и с тех пор только плачет да стонет.
И самому простодушному человеку было бы ясно, что не одно это говорили служанки друг другу, посчитав, что Эли их не слышит. Но что проку гневаться на слуг, если они ни в чем не солгали? Правда всегда стремится выйти наружу.
Маргарета бросилась в спальню дочери. Там в душном полумраке Эли – ослабевшая, но с ясным взглядом – металась по своей постели, пытаясь подняться: она услышала, что родители вернулись, и желала с ними говорить, но слабые ноги всё еще не держали ее.
– Что вы наделали? – гневно и жалобно воскликнула она, едва увидев мать. – Зачем туда поехали? Разве мало мне было унижений? Разве я просила позорить мое имя перед… перед…
И она отчаянно зарыдала, захлебываясь от нестерпимой яростной горечи. Мыши, невесть откуда сбежавшиеся в комнату и прятавшиеся в складках одеяла, дружно и грозно запищали, высунув свои крошечные носы, – ох, сколько же их тут было! И вся эта мышиная армия, без сомнения, негодовала, обвиняя и порицая неразумных родителей Эли, предавших ее доверие.
– Ох, Эли! Мы бы ни за что не решились, если бы не… – начала Маргарета, сама чуть не плача.
– Да что за причина может быть у такого поступка?! – вскричала Эли, впервые в жизни перебив речь своей матушки. – С чего вы взяли, что поможете мне, поехав к тем
