Милость крестной феи - Мария Заболотская
Но, увы, Ашвин и этим вечером был хорош собой так, что дух захватывало, – его не портила ни скромная одежда, ни сдержанность речей. Все в его движениях, жестах, скупых словах выдавало хорошее воспитание и умение держать себя в обществе. Даже Одерик, ставший к тому времени мрачнее тучи, не смог ни к чему придраться, хоть и проворчал: «Наверняка парень глуповат, но не настолько, чтобы это показывать».
Разумеется, вежливость и правила приличия требовали, чтобы Ашвин пригласил кого-то из здешних девушек на танец. Но без милости феи все сложилось самым обыденным образом: поначалу он станцевал вовсе не с Эли, а с рыжей Анисс – тоже весьма миловидной девицей, – затем пригласил по очереди долговязых сестер Эльму и Линту, ну а дальше все присутствующие со счету сбились, и немудрено: музыканты играли без устали! Впрочем, к этой истории перечисление имен ничего не добавило бы, ведь самое важное заключалось именно в том, что ничего важного не произошло – и такое бывает!
Любезный Ашвин в конце концов станцевал и с Эли, сделав ей пару весьма уместных комплиментов – ровно таких же, какие он делал Анисс, Эльме, Линте и еще доброму десятку девушек. Она, не зная, что ответить, точно так же вежливо поблагодарила его, так и не решившись ни о чем спросить. Вечер пошел своим чередом, и итогом его было то, что Эли оказалась для Ашвина одной из множества местных девиц – не хуже, но и не лучше прочих. Да что там, можно было спорить на что угодно: он даже лица ее не запомнил, не говоря уже об имени! Влюбленное сердце чует равнодушие так остро, как будто оно режет глубже любого ножа, – и Эли не составило труда вынести себе безжалостный приговор.
Насколько внезапна и сильна была ее влюбленность в Ашвина – настолько же естественным и спокойным оказалось его безразличие.
Глава 6
По дороге домой Эли не проронила ни слова и в комнату свою поднялась молча, как будто увидала что-то пугающее, неведомое, лишившее на время дара речи. Внутреннее сияние, еще недавно освещавшее ее лицо и распалявшее на щеках горячечный румянец, погасло, а вместе с ним поблекла вся ее красота – даже платье, казалось, в единый миг выцвело, измялось и перекосилось, словно не его все эти дни старательно ушивали и подгоняли по фигуре.
Маргарета поспешила за ней, желая утешить, но дочь не слышала ее, глубоко погрузившись в свои размышления и невпопад кивая растрепанной головой в ответ на вопросы встревоженной матери. Лишь когда та собиралась уходить, так и не сумев утешить свое бедное дитя, Эли негромко, но отчетливо воскликнула, споря с одной ей слышимым голосом:
– Но ведь это неправильно! Так не должно быть!..
Слова эти испугали Маргарету куда больше, чем все остальное. Вместо того чтобы отойти ко сну после утомительного вечера – а время было позднее, глубоко за полночь, – она ходила взад-вперед по гостиной и повторяла на все лады:
– Как же ей помочь? Отчего ничего не вышло?
Одерик терпеливо слушал ее причитания, соглашаясь с тем, что проклятие феи если и сбылось, то наполовину – Ашвин был славным юношей, вполне достойным любви Эли, но вряд ли мог оказаться особой королевских кровей. С чего бы принц угодил в столь стесненные жизненные обстоятельства и очутился безо всякой свиты в старой усадьбе на краю света с одной лишь теткой-опекуншей? Да и манеры юноши, хоть и произвели превосходное впечатление на здешний высший свет, свидетельствовали о хорошем воспитании, но отнюдь не о привычке к власти и богатству. Ашвин держался очень скромно, и сдержанность его совершенно не походила на высокомерие, а любезность была скорее сердечной, чем светской. Совершенно ничего королевского!
– А если он не принц, то любовь эта не из-за проклятия, – подытожил Одерик, обнимая заплаканную жену, – так что все еще можно исправить!
Но, увы, его надежды не оправдались: утром оказалось, что Эли впервые в жизни заболела. Жар сменялся ознобом, сознание путалось, и спешно прибывший доктор сказал, что видит явные признаки горячки.
– Не случалось ли у барышни нервических приступов накануне? – спросил он, утомившись слушать о том, как крепко обычно здоровье Эли и как странно выглядит ее внезапное недомогание.
Пришлось признать, что старый врачеватель прав: девушка слегла от переживаний. Были ли внезапно вспыхнувшие чувства следствием проклятия или же нет, но они оказались не из тех, что тихо угасают, не найдя взаимности. Несчастная влюбленность Эли переродилась не в тихую тоску, а в злейшую лихорадку, грозящую выжечь изнутри ее тело. К вечеру того же дня девушка почти впала в беспамятство, да и наутро чувствовала себя не лучше.
– Должно быть, юная барышня с непривычки слишком много танцевала, заполучила испарину, затем ее продуло по дороге домой – вечера не такие уж теплые, – рассуждал доктор, почесывая лысину с огорченным видом, свойственным людям, которые не знают, с какой стороны браться за дело. – Тут добавились переживания, огорчения – и вот! – сильнейшая горячка, чего и стоило ожидать. Как неосмотрительно… Луна нынче переходит в созвездие Совы – это самое опасное время для людей, склонных к нервическим приступам…
Но его умозаключения, конечно же, не успокаивали бедных родителей, а, напротив, повергали в страх: кто бы ни был виноват в болезни Эли – танцы, феи или сочетания небесных тел, – девушке становилось все хуже.
Наконец Маргарета, доведенная отчаянием до крайности, взмолилась:
– Одерик, давай поедем к этим людям! Я знаю, что Эли может спасти только этот мальчик, кем бы он ни был: принцем, нищим или выходцем из преисподней! Пусть он приедет к ней, пусть поговорит… Они виделись всего лишь раз. Пусть он не выказал к ней тогда интереса – и что с того? Столько суеты, столько людей вокруг! Наша бедная дочь приняла все слишком близко к сердцу, ей просто не доводилось бывать на таких сборищах, вот она и придумала себе невесть что… Мы объяснимся с тетушкой-опекуншей. Может, не все потеряно? Людям со стороны нипочем не понять, как страшно то, что происходит с Эли, но мы-то знаем о проклятии! Все наши несчастья происходят неспроста, и нам нужно во что бы то ни стало заполучить для дочери этого Ашвина!
– Но если мы пойдем сватать Эли к едва знакомым людям, они подумают, что мы сошли с ума, – отвечал на это Одерик, который был огорчен едва ли не сильнее жены, однако даже в горе сохранил некоторое здравомыслие.
– Ах, да какая разница, что они подумают! – закричала Маргарета. – Ради спасения дочери я готова на всё!
И тем же вечером они отправились в гости к госпоже Кларизе и ее воспитаннику – безо всякого приглашения, без предупредительной записки. Но на что только ни пойдешь, когда единственная дочь сгорает в лихорадке то ли от любви, то ли от проклятия, то ли от Луны, вошедшей в созвездие Совы!
Позже Маргарета не раз говорила, что сразу поняла: госпожа Клариза в тот вечер была смертельно напугана поздним нежданным визитом. Одерик, напротив, утверждал, что ни о чем не догадывался и посчитал, будто хозяйка попросту им не рада, как и любой другой человек, застигнутый врасплох незваными гостями. Но в одном они сходились: усадьба Терновый Шип, где с недавних пор обитали строгая дама и ее воспитанник, показалась им крайне неуютным местом. Мебель вся сплошь старая и неудобная, из оконных щелей тянуло сыростью, а дров в камине было ровно столько, чтобы создавать в доме видимость тепла, а не его ощущение. Дряхлые нерасторопные слуги, впустившие Одерика и Маргарету в дом, не могли объясниться даже друг с другом, не говоря уж о гостях, и прибавили бестолкового переполоху.
– Должно быть, они не успели еще обжиться, – прошептала Маргарета
