Жена палача (СИ) - Лакомка Ната

Чтобы сделать ей приятно, я пощипала себя за скулы.

- Мама зря назвала тебя Виоль, - произнесла сестра, строго наблюдая за мной. – Так надо было назвать меня, а тебя – Лилианой.

- У Виоль глаза по цвету - совсем как фиалки, - заметила тётя. – Поэтому её и назвали Фиалкой.

- О, несомненно, цвет глаз всему причиной, - сестра передернула плечами. – Тогда замечательно, что нашей матушке не пришло в голову назвать меня Угольком.

- Ты не в настроении? – невинно осведомилась тётя. – Расстроил отъезд мужа?

Сестра вздохнула, принявшись обмахиваться платочком:

- Ах, тётя, вы же знаете, что сегодня у меня приглашено на чай полгорода. У меня все мысли о том, сколько понадобится пирожных, мороженого и сладких пирогов. Столько хлопот, когда хочешь выдать замуж младшую сестру…

Мы с тётей переглянулись, и она чуть заметно покачала головой, показывая, что не надо принимать упрёки Лилианы близко к сердцу.

- Ты права, дорогая, - сказала тётя участливо, - ты совсем забегалась со всеми этим и приёмами и похождениями в гости. Разреши я помогу тебе? Пройдёмся по лавкам и закажем всё, что тебе нужно.

Лилиана сразу повеселела, а мне стало совсем совестно.

Мой отец был аптекарем и когда умер, не оставил ничего, кроме долгов и трех детей. Тётя и дядя помогали нам всегда и очень щедро, и продолжали помогать теперь. Дядя пообещал мне хорошее приданое, и я совсем не понимала, зачем Лилиана продолжает принимать подарки от тёти. Неужели ее муж не смог бы оплатить пирожные и сладости к дамскому приёму?

- Это ведь не просто приём, - шепнула тётя мне на ухо. – Это приём для тебя. Поэтому вполне справедливо, что мы с Лилианой разделим расходы.

- Вы такая добрая, - только и смогла произнести я, а тётя весело подмигнула мне.

После утренней службы Лилиана собралась тут же идти за покупками, но я не пожелала составить ей и тёте компанию.

На душе у меня было неспокойно, и мне хотелось провести ещё полчаса в церкви – без свидетелей, в тишине, чтобы подумать, утешить сердце и утишить совесть.

- Мы вернемся за тобой на обратном пути, - пообещала тётя, целуя меня в лоб. – Будь здесь и никуда не уходи.

- Я вполне могу дойти до дома сама, - запротестовала я. – Прекрасно знаю дорогу.

- Юной форкате неприлично бродить по улицам одной, - осадила меня Лилиана. – Мы зайдем за тобой через полчаса.

Я пересела на скамейку в первом ряду, с краю, чтобы меня никто не побеспокоил, и раскрыла молитвослов на покаянных молитвах.

Постепенно церковь опустела, служки погасили свечи и опустили шторы, и я склонилась над молитвословом ниже, чтобы разобрать слова.

Прошло четверть часа, и полчаса, а тётя и Лилиана не возвращались. Но я совсем не тяготилась их отсутствием. Закрыв молитвослов и положив его на колени, я смотрела на разноцветные витражи, изображавшие чудеса ангелов, думала о покойных родителях, о брате, который переехал с семьей в другой город, о Лилиане, о предстоящем зимнем сезоне в столице. В моей жизни были печали, но будут и радости. Всё будет хорошо, надо только быть честной перед небесами и не совершать ошибок.

Шорох и тихие шаги заставили меня вздрогнуть и обернуться.

Из исповедальни вышла фьера Томазина Роджертис, я была представлена ей в доме сестры. Тогда фьера Томазина устроила мне почти допрос, расспрашивая, как я жила в доме родителей, чем занималась, какое образование получила и что умею. Разговаривала она со мной важно, немного свысока, и произвела впечатление уверенной и степенной дамы, но теперь выглядела совсем по-другому. Щеки ее горели, как будто она только что щипала себя за скулы, из прически выбились локоны, а сама фьера Томазина куталась в шарф, наброшенный на плечи, и покусывала губы, словно сдерживая улыбку.

Благородная фьера не заметила меня, торопливо прошла к выходу и выскользнула из церкви, не хлопнув дверью.

Я проводила госпожу Томазину взглядом, а потом снова принялась рассматривать витражи. Но теперь мои мысли кружились вокруг фьеры Роджерис. С чего это она так разволновалась? Неужели каялась с таким усердием?

Из исповедальни вышел священник – я услышала быстрые и легкие шаги, потом едва слышно стукнула дверь, и стала тихо.

Прошло ещё четверть часа, и с клироса спустился прелат Силестин. Он уже сменил праздничную мантию на простую черную, и нес вазу с астрами, мурлыкая что-то под нос и поправляя пышные соцветия.

Заметив меня, он смутился и объяснил, что хочет поставить цветы у входа, чтобы все прихожане могли полюбоваться на букет.

- Они выросли в моём саду, - сказал он и не смог скрыть гордости.

Я похвалила цветы, и он совсем растаял.

- Очень, очень радует, форката Виоль, что воскресный день вы проводите не в праздных увеселениях, а думаете о душе, - в свою очередь похвалил он меня. – Я буду молиться, чтобы небеса даровали вам хорошего мужа, с которым вы будете идти рука об руку всю жизнь.

- Благодарю, - я поцеловала перстень на его руке, получила благословение, и не удержалась от вопроса: - Как вы прошли на клирос, отец Силестин? Разве не вы только что принимали исповедь у фьеры Роджертис?

- Что вы, - удивился он, встряхивая вазу, чтобы цветы распушили лепестки. - Исповедь проводится только перед утренней службой, сейчас никто не исповедует. Вы ошиблись.

- А… да… - ответила я, не найдясь с вразумительным ответом.

Прелат поставил вазу на столик перед входом, полюбовался еще раз на астры и вышел, а я осталась сидеть, вцепившись в молитвослов и постепенно заливаясь краской до ушей.

Кто же был в исповедальной вместе с фьерой Томазиной? Неужели, Лилиана права, и в этом городе женщины совсем потеряли стыд?

Умиротворение, охватившее меня после молитвы, исчезло в один миг. Мне захотелось поскорее уйти из церкви – хотя бы на крыльцо. И надо ли рассказать обо всём тёте?

Я решила поставить свечи в маленькой часовне в церковном саду – там была статуя святой Иоланты Арпадской, которую я всегда почитала своей покровительницей, и теперь было самое время спросить её помощи и совета.

Выйдя из церкви, я прошла между липами по тропинке, посыпанной белым песком, обогнула собор, но когда до часовни оставалось всего с десяток шагов – остановилась, как вкопанная.

Не я одна решила посетить в этот час святую Иоланту – возле часовни стоял, опустившись на колени, сартенский палач. Только он не молился, а подтесывал топором дверь, проверяя, хорошо ли она закрывается.

Палач находился вполоборота ко мне. Я видела жесткий край его маски и копну черных волос. И еще мне были видны его руки, державшие топор. Загорелые, с сильными, длинными пальцами они привлекали внимание, и я не могла оторвать от них взгляда. Даже зная, что это – руки убийцы, я залюбовалась их работой.

Как странно. Этими руками он убивает, и, если верить тёте – спасает. А теперь они ловко орудуют топором, подтесывая дверь, чтобы точно вошла в дверной проем. Удивительные руки…

Словно почувствовав меня рядом, палач резко оглянулся, и я была застигнута врасплох. Перепугавшись непонятно чего, я метнулась сначала в сторону, потом отступила назад, и только потом остановилась, нервно засмеявшись.

- Я хотела только поставить свечу святой Иоланте, - сказала я, краснея.

Пристальный взгляд палача из-под черной маски, смущал меня невероятно. И я чувствовала себя вдвойне неловко, тут же вспомнив сон о нем. Хотя… мы ведь не в ответе за то, что нам снится. И мне не приснилось ничего постыдного…

Палач не ответил мне, только распахнул двери, предлагая пройти в часовню. Он даже не встал с колен, дожидаясь, пока я поставлю свечу и уйду, а он сможет продолжить свое дело.

Поблагодарив, я поднялась на две ступеньки, придерживая юбку, чтобы не задеть подолом палача, зажгла свечу от лампадки и на секунду закрыла глаза, чтобы обратиться к святой Иоланте. Но как назло, в голове стало пусто, как барабане.

Я постеснялась стоять у статуи святой слишком долго, и поскорее спустилась по лестнице, но уйти сразу не смогла.