Никогда прежде - Марьяна Сурикова
– Ты хочешь сделать контур… для энергии живого существа, – он слабо улыбнулся уголками губ.
Сумасшествие. Я знала. Но я уже ничего не теряла, кроме него. А Ян терял возможность уйти спокойно, ведь я собиралась мучить его. Мучить, чтобы хотя бы попытаться спасти.
– Как ты будешь… действовать? – Он говорил прерывистым шепотом.
Меня ужасала сама мысль, что нужно причинить ему боль. Но если вытягивать Каменный свет, точно проволоку, и вплавлять его под кожу, в сами сосуды, то боль неизбежна и невыносима.
– Создам контур внутри твоего тела, чтобы наполнить собственной силой, силой источника и сутью самого минерала. Тебе было легче от моего присутствия, даже от сделанных мною вещиц, ты носил ту смешную лягушку, потому что тогда боль отступала. Но сейчас будет очень больно, Ян. Прости меня.
Я видела по его глазам, он все понял. И кому было труднее? Ему согласиться на, возможно, бесполезную попытку, чтобы уйти в страшных мучениях, или мне, которой предстояло провести самую трудоемкую, самую опасную работу в своей жизни, подменяя настоящее, но уже не способное выносить тяжесть очень сильного дара, искусственно созданным, но прочным и, вероятно, способным продлить жизнь. Просто идея, просто эфемерная надежда. Слабая надежда, что я угадала с ответом.
– Хорошо.
Он согласился. Он доверился мне. Высшие силы! Если бы не отчаяние, я бы никогда и ни за что не решилась на подобное.
– Эта сеть будет тоньше волоса, она впитает силу воды и мою и будет входить внутрь твоих сосудов через кожу, я буду вплавлять ее до тех пор, пока она не станет полноценной частью тебя, а затем замкну. Тебе придется не двигаться и придется… терпеть.
Я села на дне и взяла его руку, чтобы та оказалась полностью в воде, в моей ладони лежал кусок бывшего кулона. И на одну лишь секунду я позволила себе слабость прикоснуться к щеке Яна губами, прикрыть глаза и сделать вдох.
– Я начинаю, Ян.
Глава 22
Утро
Рыдания раздирали грудь. Неудержимые, полные моей боли, его боли. Высшие силы! Как невозможно тяжело мучить того, кого любишь. Слышать стоны, которые переходят в хрипы, потому что у него совсем не осталось сил, но продолжать. И он не двинулся. Как я просила. Не шелохнулся ни разу, не сбил и не сдвинул даже на миллиметр моей работы, когда, повинуясь внутреннему чутью и ощущению самой сути вещей, я плела эту тонкую сеть, ощущая каждый изгиб, каждое отклонение и искривление сосудов. Словно пропускала тонкую проволоку через медную трубку. Гибкий идеальный материал, из которого я плела контур.
И теперь я рыдала из-за невозможности совладать с собой, когда все закончилось. Ян лежал неподвижно, с закрытыми глазами, по грудь в воде источника. Я не слышала, продолжает ли биться его сердце или уже не выдержало того, что пришлось перенести. Если все было впустую, смогу ли я простить себя за его мучения? Теперь и посмотреть в его лицо не выходило, так было страшно, так жутко заглянуть, а затем прислушаться, понять, работает ли этот созданный мной уникальный механизм?
Светлые звезды, помогите! Пускай прольется на него ваш дивный свет, пускай он позволит свершиться невозможному.
– Ян, – я обняла его, обняла всем телом, ногами, руками, отдаваясь на милость воды, способной держать и забирать вес себе. Закрыла глаза. Нас ведь не побеспокоят. Никто не придет, чтобы понять, жив ли он, не подскажет мне, жив ли он. И я тоже умерла на минуты или на часы. Сознание отключилось. В нем тихим гулом щелкал маятник – тик-так, тик-так, тик-так. Так работают часы или, может быть, стучит сердце. Сердце, биение которого я так хотела услышать, что оно могло просто чудиться мне. Потому что когда единственный раз я открыла глаза, то успела заметить закрывшиеся лепестки креол.
Я очнулась не от холода, не от шума. Не замерзла в теплой воде, но мне и не было тепло. Пусто и безразлично. Тихо и беспросветно. Наверное, теперь брат Яна сможет войти. Обманки с гибелью создателя потеряют свою силу.
Пускай он придет, иначе я не смогу уйти отсюда сама. Не захочу уйти, а я дала креолам обещание.
Я крепче стиснула руки вокруг тела Яна и прижалась к темным волосам. Они просохли за то время, что мы неподвижно лежали вот так, над водой. Я коснулась губами потускневших прядей. И грудь под ладонями слегка приподнялась и опала.
Я застыла.
– Ян, – прошептала я, потому что весь испытанный накануне ужас накатил снова. Ужас поверить и понять, что я ошиблась.
Вздох. Тихий, но я ощутила его ладонями.
– Ян!
Мне только чудилось, будто я уже выплакала все слезы. Я ошиблась, в моей груди осталось очень много не нашедших выхода рыданий, но теперь они не разрывали ее, они дарили облегчение.
– Ты всему научишься снова. Твоя сила будет постепенно накапливаться.
Я поддерживала Яна, пока он делал новые первые шаги, а потом помогла устроиться в древесном гамаке.
Усевшись в корнях дерева, словно в кресле, я наклонилась поближе и крепко сжала в руках его ладонь.
– Только посмотри, уже сумел выбраться из источника и стоишь на ногах. Пускай с моей помощью, но это ведь не ползком.
– Каменный свет всегда действует быстро.
Он и отвечал теперь хоть негромко, но не на пределе слышимости, как прежде.
– Значит, очень скоро ты сам выйдешь отсюда.
Я еще крепче сжала его ладонь, он ответил тем, что притянул мою руку к своей груди.
– Знаешь, – я набрала в грудь больше воздуха, – ведь вчера я решила, что ничего не вышло и ты погиб… поскольку креолы закрылись.
– Они закрываются на ночь, Сабе, как многие другие цветы.
В его голосе звучала улыбка, а я зажмурилась, сморгнув с ресниц вновь набежавшие слезы. Если бы он знал, что я тогда испытала, даже не подумав об этой особенности цветов. Ведь и во времени суток я не ориентировалась совершенно. А сам вчерашний день вспоминался с трудом, и большая часть тонула во мраке моих эмоций.
Ян провел пальцами по моей щеке, а я открыла глаза и взглянула теперь на это место иначе. Голубые блики воды, которые плясали по розовеющим в разгорающемся свете цветам и деревьям, нежные чашечки креол, раскрывавших свои лепестки, легкое облако утреннего тумана, постепенно таявшее над водой.
– Это очень красивый сад, Ян. Не видела ничего прекраснее. Если не считать нашего сада. Здесь хорошо.
Правду говоря, мне было хорошо везде, где был он.
– Нашего сада.
Я
