Никогда прежде - Марьяна Сурикова
Однажды вечером, когда я вооружилась листом и карандашом, собираясь вычертить одну из схем, прилетело письмо от Эрика. Брат спрашивал, когда мы возвращаемся. Я бросила взгляд на Яна. Мужчина закончил упражнения, назначенные ему лучшим лекарем двора для более быстрого восстановления, и отдыхал, наблюдая за мной. Ветерок ласково трепал темные пряди, проходясь между резными столбами с ажурными перегородками, и свободно пролетал по комнате. Ян не шутил, говоря, что в его доме почти нет стен. Их заменяли растения, лианы, цветы, но сам дом был частью окружавшего ландшафта и, несмотря на непривычный для меня стиль, в нем было очень уединенно, уютно и тепло. Здесь никто не смел беспокоить, не прислав предварительного сообщения с вопросом, а можно ли вообще прийти. Даже лекарь, являвшийся ежедневно, и даже родные Яна пользовались подобным способом. И в этом уважении личного пространства было колоссальное отличие от того, к чему я привыкла в собственной семье. Хотя подобная предупредительность не являлась такой уж необходимостью. Ведь никому из визитеров не грозило застать нас в неподходящий момент.
Если после пробуждения Яна все заслонил собой сумасшедший адреналин, то теперь я буквально боялась дышать на него. День ото дня становясь все осторожнее, все больше опасалась случайно повредить укрепляющуюся систему, вплоть до того, что не рисковала целовать мужчину из боязни сорваться. У лекаря же вошло в привычку после окончания ежедневного осмотра, не дожидаясь вопроса «Ну как?», подробно рассказывать об увиденных улучшениях. А в один из приходов он и мне вручил бутылочку зеленого стекла, посоветовав добавлять несколько капель в напитки, чтобы легче преодолеть посттравматический синдром, который он у меня диагностировал. Собственно, на этом успокоительном я и держалась, а также на методичном вычерчивании схем: основной для взрослых, измененной для детей, адаптированной для тех или иных носителей пространственной магии.
Ян продолжал рассматривать меня, периодически отвечая на вопросы и очень смущая собственным взглядом, а когда я прочла письмо, уточнил:
– О чем задумалась?
– О доме. Я так неожиданно уехала тогда, не знаю даже, как обстоят дела в лавке. Сезон ведь закончился.
– Хочешь поехать?
– Нет, конечно. Я еще подожду. Я не весь сад пока изучила. А этот дом больше моего раза в два.
Он улыбнулся.
– Сабе, ты ведь не едешь из-за меня, но отчего возникает ощущение, будто день ото дня ты все больше увеличиваешь пространство между нами? Так и дальше будет?
– Разве я увеличиваю? С чего ты взял?
– А что мешает тебе взять эту бумагу, этот карандаш и сесть рядом со мной?
Я закусила кончик карандаша, совершенно отчетливо зная, что мешает. Вот лежит он на своей плетеной кушетке, такой притягательный, что и на расстоянии ужасно отвлекает, и каждую минуту приходится велеть себе сосредоточиться, а если сяду рядом, то и думать забуду о схеме.
– Не хочу, чтобы твоему оздоровлению что-то мешало.
– Ты сейчас о себе, и притом всерьез?
– Да. Тебе нужно поправляться. И, пожалуйста, не смотри на меня так, хорошо?
– Как?
– Ну так… твой взгляд, он рождает ощущения…
– Какие ощущения? – спросил он, а улыбка уже стала предвкушающей.
– Такие! – Я взмахнула руками и случайно выпустила карандаш. Ян проследил за его полетом, пока я, покраснев, пыталась донести свою мысль.
– Как мощный коктейль из эмоций. Вроде алкогольного, но путает мысли гораздо сильнее. В нем все: и ожидание, и трепет, и желание, и смущение, и страсть. И ты всегда так смотришь, а если начинаешь говорить, то реальность плывет, забываются правильные мысли, опасения, осторожность. Я себя контролировать не могу. Поэтому не смотри так.
– Сабе, – он рассмеялся, – не нужно контролировать. Мне ведь смертельно мало этих взглядов.
– А если поцелую?
– И поцелуев мало. Всей тебя мало.
– До сих пор?
– Как при первой встрече.
Какую железную волю нужно иметь, чтобы после таких слов продолжить рисовать схему? Вновь взглянув на нее, я уже не могла понять, где верх, а где низ и что именно я собиралась нарисовать. Тем более и карандаш улетел. В итоге примерно одно мгновение понадобилось, чтобы очутиться в кольце рук Яна, а он обнял уже значительно крепче, чем прежде, и притянул к своей груди.
– Удивительно, – я запрокинула голову и провела указательным пальцем от его лба до кончика носа, – значит, как при первой встрече? Но ведь силу ты уже получил, она в тебе.
– Она во мне, – улыбнулся аниилиец, – но я не в тебе.
– Ян! – Я чуть не задохнулась от вспыхнувшего в груди жара. – Дразнишь, а ведь не стоит, пока ты еще восстанавливаешься…
Он выдохнул:
– Хорошо. Не буду смотреть, не буду говорить, не буду целовать.
– Какой же ты! – Я сжала его лицо ладонями, а он нарочно закрыл глаза, и, не вытерпев, я сама быстро поцеловала улыбающиеся губы. И опять не смогла оторваться и остановиться бы не сумела, не произнеси он между поцелуями:
– Ты за меня выйдешь?
– Что?
Я оторопела, а он открыл глаза, серьезный, как никогда.
– В Анииле это называется создать союз, в вашей стране говорят – заключить брак. Ведь я правильно произнес предложение? Или в чем-то ошибся?
– Правильно, – я прижала руку к сердцу, – произнес. Просто неожиданно.
– Я читал, у вас принято давать девушке время подумать. Значит, тебе нужно подумать?
– Нет! – сказала я торопливо, как обычно в моменты душевного волнения, когда не успевала поразмышлять, а ответ уже срывался с губ.
Ян удивленно поднял брови.
– Нет – это ответ на первый или второй вопрос?
– Это мое согласие, – произнесла я, разгладив кончиками пальцев складку между его бровей.
Ян рассмеялся.
– Ты удивительно соглашаешься.
Это была простая церемония наедине друг с другом у подножия священной горы Аниила, когда произносимые клятвы слышит только окружающая природа. Я говорила на своем языке, как Ян научил, а мой муж на аниилийском. А затем мы опустили сцепленные ладони в каменную чашу, куда стекал тонкий водопад, называемый хрустальными слезами горы. Это был очень интимный обряд для двоих, совершенный на восходе солнца, когда одежды не прячут тела, когда озябшей от хрустальных брызг кожи касаются первые лучи. Красивый и чистый, в абсолютной гармонии с природой, когда Ян лишь коснулся легкими поцелуями моих ладоней, а я повторила его жест, потому что тихая нежность этого места грела жарче той страсти, что разгоралась внутри. И эта чистота ощущений соответствовала красивой аниилийской вязи на скале обряда: «Утро для
