Luide - Любовь до гроба
Спустя каких-то десять минут он доложил дрожащим голосом, подобострастно кланяясь:
— Все исполнено, как вы велели.
Очевидно было, что дворецкий терялся в догадках и измыслил себе такие ужасы, что даже известие об ульвсерке показалось бы незначительным и почти не страшным. Но господин Рельский не обольщался: полицейские тоже изрядно трусили, а толстяк констебль Лазарев просто обливался потом.
— Теперь веди нас к господину Щеглову! — приказал мировой судья, повелительно взмахнув рукой.
Слуга расширенными глазами посмотрел на него и, развернувшись, как сомнамбула двинулся на второй этаж.
По счастью, оборотень не подозревал о грядущей облаве, потому не успел ни подготовиться, ни бежать. Даже двери в его покои не были заперты! Впрочем, слугам непременно показались бы странными закрытые посреди бела дня комнаты, пошли бы слухи…
Господин Рельский с невольным одобрением подумал, что ульвсерк прекрасно устроился среди людей, усыпив все опасения, но тем самым загнал себя в ловушку.
Искомый господин Щеглов обнаружился в своем кабинете, с томиком стихов в одной руке и бокалом портвейна в другой, являя собою образец скучающего джентльмена.
Ворвавшись в комнату, представители правопорядка выстроились перед ним цепочкой: с левого фланга — инспектор, правый занял мировой судья, а меж ними замерли констебли. Дворецкий проворно испарился.
Господину Рельскому подумалось, что в этот момент они выглядели нелепо, напряженно целясь в молодого человека, расслабленно развалившегося в кресле. Кабинет напоминал зефир: бело-розовое пышное великолепие, казалось, отзывалось приторно-сладким вкусом на языке. Господин Щеглов в темно-красном флашроке казался вишенкой, венчающей кремовый торт.
Юноша обернулся, одним взглядом оценил представившееся зрелище. По его лицу пробежала тень, которая заставила посетителей судорожно сжать оружие (самое обычное — нелепы разговоры, что якобы на оборотней действует лишь серебро), но он сдержался, прикрыл глаза, спрятав их яростный блеск.
Поинтересовался подчеркнуто лениво:
— Чем обязан?
— Господин Щеглов, именем справедливого Тюра, я вас арестую, — голос господина Рельского звучал под стать деланной расслабленности оборотня. Мировой судья не испытывал удовольствия от исполнения своего долга, но и увиливать не собирался.
— Позвольте поинтересоваться, за что? — приподнял брови тот, явно решив играть до конца. — Неужели Юлия обвинила меня в нарушении обещания жениться?
— Уверен, у нее еще возникнет такое желание, — спокойно ответствовал господин Рельский и продолжил: — Сейчас речь вовсе не об этом. Вы — ульвсерк, и должны были сообщить мне о своем появлении в Бивхейме в трехдневный срок по прибытии.
— Вы с ума сошли! — воскликнул господин Щеглов с подкупающей искренностью. — Право, какие глупости вы выдумываете! Какой из меня волк, сами посудите!
— Что ж, — усмехнулся господин Рельский. — Если так, снимите жилет и рубашку. Если на вас не окажется медальона, то вы будете вправе тотчас уехать на все четыре стороны.
— Я слишком стеснителен, чтобы обнажаться перед посторонними! — вскинул голову юнец. — И вообще не намерен подчиняться вашим наглым и несуразным требованиям!
— Тогда не обессудьте, — развел руками мировой судья и признался доверительно: — По правде говоря, мне вовсе ни к чему живой оборотень. Зачем объясняться с вашими старейшинами, писать в столицу, а потом ехать на суд? Куда больше меня устроит, скажем, тело бешеного волка, которого пришлось пристрелить при попытке к бегству…
И посмотрел прямо в ненавидящие глаза ульвсерка.
— Вижу, вы любите охоту на волков… — процедил оборотень.
— Отнюдь, — пожал плечами господин Рельский, — я предпочитаю ставить капканы.
Господин Щеглов в ответ оскалился и зарычал. Полицейские отпрянули, не в силах поверить, что человеческое горло способно издавать такие звуки.
В кресле затаился зверь, готовый к прыжку. Его пристальный взгляд внушал людям иррациональный ужас и отчаянное желание бежать куда глаза глядят. Констебли что-то сдавленно бормотали, как показалось господину Рельскому, перемежая молитвы площадной бранью. Но четверо вооруженных мужчин в любом случае одолеют ульвсерка, как бы его ни боялись. Это лишь в сказках оборотни неуязвимы для оружия и способны в одиночку вырезать целый город, в действительности же доброе ружье вполне сгодилось бы, чтобы убить любое из этих ужасных созданий.
— Я убью вас! — прорычал оборотень.
— Думаю, ульвсеркам не по вкусу будет ваше самоуправство, — усмехнулся вдруг мировой судья. — Вы ведь не спросили разрешения старейшин, не так ли?
Господин Щеглов (если теперь его можно было так именовать) оскалился и почти выплюнул:
— Вам-то какое дело? Я истинный, нас больше не жгут на кострах и не распинают у дорог. Я не совершил ничего преступного, и вы обязаны меня отпустить.
— Пустая бравада, — отрезал господин Рельский и вдруг приблизился к нему почти вплотную, заглядывая в дикие волчьи глаза, — вы не сообщили о своем приезде, не говоря уж о том, что вы виновны как минимум в смерти двух рома. Вы нарушили закон, и люди вправе охотиться на дикого волка… Поверьте, я сумею утрясти со старейшинами вопрос о вашей гибели при поимке. Трагической, безвременной, но что поделаешь? Вас ведь уже все равно не вернешь, а ссориться с властями ульвсерки сейчас не станут. Слишком ценят мир, слишком цепляются за вольную жизнь после стольких лет травли. Тем более, что у меня предостаточно доказательств ваших неблаговидных делишек, а ведь сейчас афишировать такое оборотням совсем не с руки…
— Чего вы от меня хотите? — с ненавистью выдохнул ульвсерк. — Нет, сначала я хочу знать, какие у вас есть улики!
— Прежде всего — свидетельство милой барышни Гарышевой… — веско произнес мировой судья.
— Надо было ее прикончить! — с неприкрытым сожалением протянул господин Щеглов, отбрасывая бесполезное притворство. — Я ведь давно собирался…
— Поздно сожалеть, — отрезал господин Рельский. — К тому же есть еще и дневники Шезарра, которые, я уверен, мы вскоре найдем в имении вашей тети.
— А вот на это не рассчитывайте! — усмехнулся оборотень.
— Значит, вы успели передать их заказчику? — уточнил Ярослав и добавил, видя, как дернулся ульвсерк. — Я же сказал, что барышня Гарышева ничего от нас не скрывала.
— Правильно меня учили: никому, кроме своих, доверять нельзя! Все предадут, кроме братьев…
В глазах господина Щеглова постепенно гасло опасное безумие, сменяясь вполне человеческой усталостью.
