А печаль холод греет - Дайана Рофф
– И ты, как всегда, права.
Хэмфри смотрел отчуждённо, без присущего ему интереса или строгости – он оказался слишком поглощён виной и горем, но не закрывался от всех, как это делал Джозеф, а искал утешение в общении других. И просто так сложилось, что человеком, с которым он мог поговорить, оказалась я, а не родной брат. Просто так сложилось, что я первая попалась ему в этот день, а не родной брат. Просто так сложилось… Вина? Стыд? Злость? Печаль? Я не знала, что испытывала в этот момент – слишком много красок оказалось на холсте, слишком много цветов и бугорков не засохшей гуаши. Я будто оказалась листом, на котором кто-то тщательно пытался что-то нарисовать, но вместо не получившегося шедевра не стирал его, а рисовал сверху новый, старательно пытаясь перекрыть предыдущие цветные линии. Вновь ничего не получилось – и вновь сверху новый рисунок прямо на старом. И так раз за разом, пока лист не порвётся и не останутся лишь грязные клочки, пачкающие своей тонной красок землю. Как близко я оказалась к этому моменту? Как скоро со мной произойдёт то же самое?
И это вовсе не смерть. А нечто гораздо хуже.
Сломленность.
– Я-я хочу убежать вместе с тобой из этой лаборатории, – Хэмфри медленно отстранился от меня и опустил взгляд на свои ещё чистые кроссовки. – Я не хочу здесь больше оставаться, потому что не могу уже вынести это чувство, что я никому не нужен. Даже Джозефу. А там снаружи… я знаю, где находится Уно. И хочу увидеться с сестрой и с мамой.
– Как мы выберемся отсюда? – мой голос звучал до сих пор хрипло, но уже более бодро. – Я даже не знаю, где мы находимся.
– В лаборатории твоего отца, – мальчик вдруг испуганно вздрогнул. – Твой отец очень умный, что меня восхищает, но… мне не нравится то, что он делает с этими людьми. И с тобой тоже. Он слишком жесток.
В этот момент я вдруг поняла, что Хэмфри вряд ли знал о своём родном отце. И вряд ли знал, что тот тоже был невероятно жесток, раз собирался сделать из Джозефа и Элроя настоящих убийц с самого их рождения. Но меня радовало, что хотя бы у Хэмфри и Олин сложилось нормальное детство, а не такое, как у их старшего брата или как у меня: нам обоим пришлось терпеть все муки от своих же отцов. И Филис тоже. И это, пожалуй, тоже нас троих объединяло: смотря сейчас в прошлое, я осознала, что вместе втроём нам оказывалось лучше и легче, чем каждому поодиночке или парами. Только когда мы собирались все вместе, мы могли полностью отдаться счастью, полностью забыться в друг друге, полностью быть самим собой. Втроём, но в радости и гармонии: Филис всегда могла нас развеселить, Джозеф мог утешить и поддержать, а я… а что я? Я могла соединить их вместе и сплотить своей моральной силой.
Вот только во мне уже не осталось ни капли энергии.
– Я знаю.
– Ты ведь хочешь сбежать? – с надеждой спросил Хэмфри.
Я подняла на него грустный взгляд.
– Как? Как мы это сделаем?
– Я знаю тайные входы и выходы, потому что всё равно было нечего делать, только бродить по лаборатории, – он поднял взгляд на часы, висящие над дверью, и нахмурился. – Тебя должны забрать через двадцать минут на новые опыты. Если они пойдут по тому же пути, по которому всегда ходят, через левое крыло, то мы можем с ними не пересекаться и пойти через правое крыло, как раз там есть выход…
– Тогда идём, – прервав его размышления, решительно заявила я.
Встать оказалось ещё тяжелее, чем сесть: конечности не слушались, скрипели кости, приносили неприятности затёкшие мышцы. Непреодолимая слабость тянула обратно к кровати, но я взяла себя в руки ради Хэмфри и сделала первый шаг, как маленький ребёнок, что только начинал ходить. Мальчик осторожно поддерживал меня за талию, и я старалась не обращать внимания на жжение, где маленькие пальчики касались моей футболки и бинтов под ней. И уж тем более я не обращала внимания на то, почему я согласилась сбежать с Хэмфри, который предложил столь ненадёжный план. Но сидеть и дожидаться, пока от меня ничего не останется, я тоже не собиралась.
– Туда.
Хэмфри указал направо и совершенно расслабленно двинулся впереди меня, как будто он шёл на прогулку, а не пытался сбежать из заточения. Да, именно из заточения – никак иначе это было назвать нельзя. Здесь почти не кормили, бесконечно долго проводили опыты, обращались равнодушно или беспощадно, ни капли не заботились, только бинты давали и мазь, чтобы самому же хоть как-то себя вылечить. А если умрёшь – никто не почувствует даже вины, не то что ещё сожаления. И делать тут совершенно нечего, потому что я была уверена, что с помощью меня вряд ли Аривер добьётся каких-либо сильных успехов: я ничем не особенная, заразилась точно так же, как и все остальные люди, я не герой какой-нибудь фантастической книги, где могла бы иметь все особенности и всех спасти.
Я ничего не имела. Никого не спасла и не спасу. Ничего не могла сделать. Ничем помочь.
Лишь умирать дальше, разбивая себя всё больше и больше.
– Не люблю это место, – дёрнув меня за рукав, поморщился Хэмфри.
Я только сейчас заметила, что мы уже достаточно далеко ушли от моей комнаты: за спиной тянулся длинный светлый коридор, тогда как мы сами входили в небольшое тёмное
