Нора Робертс - Родовое проклятие
Они падали быстро, так быстро, что от скорости у нее перехватило дыхание. Потом она пришла в себя. Она лежала сверху Коннора на полу кухни, ощущая под собой бешеное биение его сердца — как топот копыт вырвавшегося на волю скакуна.
Наверху и вокруг — со всех сторон — слышался ужасный гул, от которого дрожали стекла. В двери и по стенам колотили гигантские кулаки, дом сотрясался. В какой-то момент Мира приготовилась к тому, что колдун сейчас обрушится им на головы.
А потом все стихло.
Остальные лежали пластом, как выжившие после ужасной катастрофы. Катл подскочил к Брэнне и стал лизать ей лицо и поскуливать.
— Все в порядке. Ну же, ну! С нами все в порядке.
— Теперь он должен решить, что сегодня мы свою атаку предприняли. По-моему, получилось правдоподобно. — Коннор чуть подвинул Миру и погладил по голове. — Не пострадала?
— Не знаю. Не думаю. А вот у тебя кровь.
Он провел пальцами по глубокой ране на виске.
— Не успел увернуться.
— Ну-ка, дай я займусь, — подскочила Брэнна. — Айона!
— Я знаю, что тебе нужно. — Девушка метнулась в мастерскую, а Мира поддернула штанину и увидела большой синяк, расплывающийся как раз над щиколоткой.
— Дай-ка я все сделаю, — повторила Брэнна, но Коннор подался вперед и наложил Мире руки на синяк.
— Туман… он превратился в змей. И шипы. Шипы на нем прямо на глазах вырастали.
— Это не шипы, а зубы. — Фин, тоже с блестящим от пота лицом, сидел на полу, прислонившись спиной к шкафу.
— Ты ранен! — Теперь Брэнна рванулась к Фину, на ходу отдавая указания вбежавшей Айоне: — Коннору висок смажь. — И тут же повернулась к Фину: — Тебя не укусили?
— Да просто запыхался.
Она приложила ладонь к его груди.
— Нет, не «просто запыхался». Пусти, посмотрю.
— Я сам себя вылечу, дай только отдышаться.
— Ох, что за… — Мановением руки она раздела его по пояс.
— Если ты собралась меня раздеть, может, уединимся?
— Помолчи. — Она обернулась через плечо и требовательным тоном произнесла: — Айона, бальзам!
— Я сам собой займусь, — повторил Фин.
— Сиди тихо! Если не угомонишься, я тебя отключу. Ты знаешь, я это могу. И сделаю. Коннор, ты мне нужен.
— Что, плохо дело?
Он увидел это сам, когда, не вставая с пола, придвинулся ближе.
Кровоточащие и черные колотые раны шли вниз по обоим бокам Фина, как будто на его торсе сомкнуло челюсти какое-то невиданное чудовище.
— Неглубокие. — Брэнна говорила ровным, тихим голосом. — Спасибо и на этом. А яд… — Она резко вскинула голову. — Что ты сделал, чтобы он не распространялся?
— Я же с ним одной крови. — Фин дышал с усилием и говорил медленно, слишком старательно выговаривая слова. — То, что он выделяет из своей крови, в моей теряет силу.
— Но ведь больно же! — сказал Коннор.
— Всегда бывает больно. — Фин бодрился, но, когда Брэнна нажала чуть сильнее, со свистом втянул воздух. — Господи, женщина, от твоего лечения больнее, чем от раны.
— Я должна вытянуть яд — независимо от того, ослаблен он или нет.
— Фин, на меня смотри! — приказал Коннор.
— Спасибо, боль я уж как-нибудь перетерплю.
Коннор молча взял Фина за подбородок и повернул к себе.
Забирает от него боль, догадалась Мира. Берет ее себе, чтобы ускорить выздоровление. Выходит, Брэнне это не под силу.
Бойл достал виски, и она поднялась, чтобы принести стаканы. Потом, снова усевшись на пол и дождавшись кивка от Брэнны, раздала всем.
— Кажется, получилось.
— Пошумели чуть больше, чем хотели. — Как и Фин, Коннор прислонился спиной к шкафу, только напротив. Теперь и его лицо блестело от пота — от приложенного усилия, от боли. — Но мы задали ему приличную трепку, а сами целы и невредимы.
— Он будет думать, что мы струсили, — сказала Брэнна. — Решит, что мы друг с другом перегрызлись, а теперь и вовсе зализываем раны и не знаем, стоит ли вообще предпринимать следующую попытку.
— И когда через два дня мы на него нападем, то спалим дотла прежде, чем до него дойдет, что его надурили. Чудесный спектакль, раз — и готово. — Коннор поднял стакан. — Блестящая идея, Мира, любовь моя. Есть все шансы повернуть ход событий раз и навсегда. Недаром я тебя люблю.
Он выпил, все последовали его примеру, но Мира в задумчивости держала стакан.
— Виски не хочется? — спросил он.
— Жду, пока сердце дрогнет. Для меня это своего рода шок. Почему бы тебе не повторить? Возможно, тогда до меня дойдет.
Коннор отставил стакан и на коленях приблизился туда, где она сидела на полу.
— Мира, я тебя люблю и всегда буду любить.
Она осушила свой виски и встала рядом с ним на колени.
— Нет, не дрогнуло. Но если подумать… каким слабым и глупым должно быть сердце, чтобы дрогнуть от любви? Вот твое, к примеру, дрогнуло бы? — Она прижала руку к груди. — Давай проверим. Коннор, я тебя люблю и всегда буду любить.
— На секунду остановилось. — Он накрыл ее руку своей и поднес к груди. — Но страха нет. И сомнений тоже. Чувствуешь? Оно танцует от радости.
Мира рассмеялась.
— Коннор О’Дуайер по прозванию Танцующее Сердце. Ты мне подходишь.
Она обхватила его руками и поцеловала.
— Может быть, нам тогда лучше удалиться? — предложил Бойл. — Оставить вас тут вдвоем, в кухне на полу?
— Я дам знать, — пробурчал Коннор и продолжил целоваться.
Он встал, помог подняться Мире, взял ее на руки и легонько подбросил. Она счастливо засмеялась.
— Но если подумать… мы лучше сами удалимся.
Под дружный хохот он унес ее из комнаты.
— Это то, о чем ты всегда мечтала, — сказал Фин Брэнне.
— Всегда знала, что это возможно, чувствовала, что это должно произойти… И — да, я действительно об этом мечтала. — Она вздохнула. — Поставлю чайник.
Позже, лежа в постели в обнимку с Мирой в тишине уснувшего дома, Коннор спросил:
— Это бой на тебя так подействовал? Вопрос жизни и смерти придал твоему сердцу твердости?
— Ты забрал себе его боль.
— Не понял: чью боль?
— Там, в кухне. Фин сопротивлялся, но ты не мог допустить, чтобы он страдал, и поэтому взял себе его боль. Я подумала: вот он какой на самом деле. Человек, готовый принять на себя боль друга — или просто чужую боль. Сильный и добрый человек. Веселый, музыкальный, верный. И он меня любит.
Она положила руку ему на щеку.
— Я любила тебя столько, сколько себя помню, но я не позволяла себе этой любви, не позволяла иметь этот дар, о котором ты говорил, не позволяла его давать. Это все от страха. А сегодня, когда я за тобой наблюдала — сначала в пылу сражения, потом в ярком свете кухонной люстры, я подумала: как можно бояться того, что я люблю? Зачем я упорно убеждаю себя, что могу превратиться в подобие своего отца? Разве можно допустить, чтобы его поступок определил всю мою жизнь? Я в долгу перед Кэвоном.
